Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Где-то так, изредка — хотел. Но насчет марсиан — это главное. Очень расстраивался, что не взяли.

— Какие же все-таки мы были глупые! — качнула головой Аля. — Марс! Звезды! А мужик у нас ходил рваный и голодный! На черта мы вбухали миллиарды. Сколько людей всю жизнь положили, чтобы быть первыми. Недоедали, недосыпали, хватали инфаркты, разбивались, сгорали, задыхались… «И первыми сумели достичь заветной цели и на родную Землю со стороны взглянуть!» Бред!

— А мне кажется, что мы себя вели как подвижники, — сказал Серега, — подвижник отрекается от мирского, бренного ради вечного. Ведь спутник, Гагарин, вымпел на Луне — это все наше, навечно. И через тысячу лет, и даже через миллион, если человечество выживет, будут помнить, что первым, кто побывал в космосе, был Гагарин. Русский, смоленский и к тому же — коммунист. Неверующий. И первая женщина — тоже наша. Даже первая собака. Мы отказали себе в еде, жилье и еще в тысяче разных мелочей, но приобрели вечное. А вы хотите сделать нас обычными обывателями.

— Но что плохого в том, что люди будут жить как люди? Почему ради того, чтобы влепить дорогостоящую ракету в Луну или высадить двух-трех человек на Марс, надо миллионам отказываться от самых обычных житейских радостей? Я понимаю, человек может быть отшельником, подвижником — это его право. Но не обязанность! Никогда нельзя заставлять человека быть аскетом. Если он добровольно выбирает аскетизм — это подвиг, а если нет — это насилие.

— Плохого в том, что человек будет жить хорошо, конечно, нет. Но если его убеждать в том, что главное — это иметь дом, машину, большой счет в Сбербанке и как можно больше вещей, то получится довольно мерзопакостная фигура. Человеческие потребности в принципе не ограничены. Сегодня пределом мечтаний может явиться автомобиль, завтра — вертолет, а послезавтра — космический корабль.

— Для американцев вертолет — это уже сегодня.

— А стали они счастливей? Довольны Ли они тем, что один может купить вертолет и яхту, а другой — только «кадиллак» образца пятьдесят восьмого года?

— Я думаю, что ты бы даже от «Москвича-407» не отказался.

— Ну, это зря! Я вообще машины не хочу. Даже мотоцикла. Во-первых, прав нет, а во-вторых, желания. Ездить мне, в общем, некуда, возиться с машиной неинтересно, копить лень. Даже если бы автосервис был хороший, если бы легко было построить гараж и если бы дороги были как в Америке. Я домосед. Мне нравится там, где я живу, потому что мне ничего не надо, кроме того, что есть. И я счастлив… пока все есть как есть…

— Застойный ты человек, — вздохнула Аля. — Хотя в искусстве ты — явление.

— Об этом не нам судить. Хочется, конечно, но узнать, кем ты был, можно только после финиша. Я вооб-ще-то хотел «смурзильничать» твое личико. Садись на чурбак» закрой глаза. Так, только не зажмуривайся, будто я тебе вот-вот по лбу заеду. Прикрой глаза, только прикрой. Нормально. И думай о чем-нибудь добром, светлом и хорошем.

— Как на аутогенной тренировке?

— Точно.

Серега набросал на обрезке ватмана карандашный эскиз. Цвета уже созрели в голове, надо было только смешать краски на палитре.

— Все, — сказал он, — достаточно.

— Уже? Только в карандаше? — удивилась Аля. — У меня несколько другие представления о позировании.

— Мне нужно только распределение света и тени, — объяснил Серега, — я ведь не фотографировал тебя, а моделировал свой замысел на натуре. Думаешь, я зря тебя усадил именно под такой свет и с таким выражением лица? Цвета я, слава Богу, давно поймал. И общий контур позы — тоже.,

— Ну, ты даешь! — удивилась Аля. — И что, теперь начнешь малевать?

— Если будешь мешать — выгоню. Садись на тот же чурбак и не издавай звуков.

— О'кей. Молчу и созерцаю.

Тонким угольком, прямо по грунту, Серега разметил контур и все его узловые точки. Женская фигура должна была как бы вылетать из плоскости холста примерно так же и под таким же углом, как Александр Невский на деревянном произведении — не то горельефе, не то барельефе. Но там был натуральный объем, а здесь надо было создать иллюзию объема. И это при том, что общий фон должен быть очень светлым — нежно-лиловым, сиреневым… Конечно, проще было бы достичь искомого эффекта, если бы залить фон чем-то иссиня-черным, создать ощущение эдакой космической бездны. Тогда нежные тона кожи сделали бы фигуру рельефной. Но пришлось бы сделать Алю яркой блондинкой или наградить сиянием вокруг волос, которое было бы ни к селу ни к городу. Оставить естественный цвет волос при черном фоне означало попросту их не изображать. У Али и так была короткая прическа, а если бы фон и вовсе поглотил ее, то «Мечта» получилась бы лысой, а это уже отдавало бы карикатурой.