Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Объясняя разнообразие стран «от Сомали до Швеции», то есть от несчастливых стран с высоким уровнем бедности, насилия и репрессий до стран богатых, мирных, либеральных и счастливых, важно не путать корреляцию с причинно-следственной связью; свою роль тут также могут играть и другие факторы, такие как качество образования, география, история и культура[270]. Но когда специалисты по количественному анализу пытаются рассмотреть их в изоляции, все же выясняется, что экономическое развитие является важнейшим фактором человеческого благополучия[271]

. В научных кругах ходит старый анекдот: декан ведет ученый совет, и вдруг перед ним возникает джинн, который предлагает ему на выбор одно желание из трех – славу, деньги или мудрость. Декан отвечает: «Ну, это просто. Я ученый. Я всю жизнь посвятил пониманию мира. Конечно, я выберу мудрость». Джинн взмахивает рукой и исчезает в облаке дыма. Дым рассеивается; декан стоит в глубоком раздумье, обхватив голову руками. Проходит минута. Десять. Пятнадцать. В конце концов один профессор не выдерживает: «Ну? Ну что?» Декан бормочет: «Надо было брать деньги».

Глава 9

Неравенство

«Но станет ли богатым весь мир?» Этот вопрос неизбежно возникает в развитых странах во втором десятилетии XXI века, когда экономическое неравенство стало предметом массовой одержимости. Папа римский Франциск назвал его «корнем всех зол», Барак Обама – «определяющим вызовом нашего времени». С 2009 до 2016 года доля статей в The New York Times, содержащих слово «неравенство», выросла в десять раз и достигла одной из каждых семидесяти трех[272]

. Широко распространено мнение, что от экономического роста последних десятилетий выиграл только один самый богатый процент населения, а все остальные топчутся на месте или медленно идут ко дну. Если это так, то тот взрыв богатства, который мы задокументировали в прошлой главе, не был бы поводом для радости, поскольку ничем не способствовал бы росту благосостояния человечества в целом.

Для левых всегда было характерно внимание к проблеме экономического неравенства, а с начала Великой рецессии в 2007 году она приобрела дополнительную актуальность. В 2011 году это дало толчок движению Occupy Wall Street («Захвати Уолл-стрит»), а в 2016-м привело к выдвижению в кандидаты в президенты США называющего себя социалистом Берни Сандерса, который провозгласил: «Нация не может выжить ни морально, ни экономически, когда у столь малого числа людей есть так много, а у столь многих – так мало»[273]. Однако в тот год революция пожрала своих детей и вознесла в президентское кресло Дональда Трампа, считающего, что Соединенные Штаты стали «страной третьего мира», и обвиняющего в ухудшении материального положения рабочего класса не Уолл-стрит и тот самый один процент богатых, но иммиграцию и внешнюю торговлю. Правый и левый фланги политического спектра, по разным причинам возмущенные неравенством, нашли точку соприкосновения, и разделяемое ими неверие в современную экономику подготовило почву для избрания самого радикально настроенного американского президента за многие годы.

Действительно ли углубление неравенства привело к обеднению большинства граждан? Экономическое неравенство, несомненно, выросло по сравнению с минимумом, достигнутым в 1980-е годы, в большинстве стран Запада, и в частности в США и других англоговорящих странах, причем особенно это касается контраста между самыми богатыми и всеми остальными[274]

. Экономическое неравенство обычно измеряется коэффициентом Джини – показателем, который варьируется от 0, когда у всех всего поровну, до 1, когда у одного человека есть все, а у остальных – ничего. (В реальности разброс коэффициента Джини составляет от 0,25 в странах с самым эгалитарным распределением доходов, например в Скандинавии после выплаты налогов и пособий, до 0,7 в странах с самым неравномерным распределением, например в Южной Африке.) В США коэффициент Джини для рыночного дохода (то есть без учета налогов и пособий) вырос с 0,44 в 1984 году до 0,51 в 2012-м. Неравенство также можно измерить по доле национального дохода, получаемой той или иной частью (квантилем) населения. В США доля дохода, которая достается богатейшему одному проценту, выросла с 8 % в 1980 году до 18 % в 2015-м, тогда как доля, которая достается десятой части этого одного процента, выросла с 2 % до 8 %[275].