Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

«Я совершил глупость, за которую сейчас расплачиваюсь. Никто не виноват в том, что со мной случилось, кроме меня самого. Если можно еще исправить — исправьте, прошу вас, очень прошу. Я не виновен в убийстве. Я не убивал, поверьте мне. Когда меня арестовали, я узнал на допросе, что мать рассказала следователю о крови на руках. Я вспылил. Отношения с матерью у меня и раньше были неважные, а тут еще такое сказать! В камере со мной сидел Колян — так он себя назвал. Так он еще больше завел меня. «Ну и мамаша у тебя, говорит. Колись, пока не поздно, деваться некуда — глядишь и смягчат по молодости. Запросто так здесь не сажают, по себе знаю». Ну и решил я отомстить матери. Дурак был, только сейчас это понял. Написал я заявление, что убил Гущина, каюсь, мол. А раз сказал «а», надо говорить и «б». Повезли меня искать осколок. А что его искать — во дворе их навалом. Я и нашел. На суде я отказался от вины, а объяснять ничего не стал — не хотел мать позорить, знакомых много было. На пересуд не подавал, думал, что теперь уже бесполезно. Недавно мне тут сказали, что можно в надзор подать, может, разберутся, если не убивал. Не знаю, туда ли я пишу…»

Туда, туда пишешь, голубь сизокрылый. Только раньше надо было думать, глядишь и не пришлось бы год баланду хлебать. А то глупость какая-то получается — прокурор защищает, а защищаемому вроде бы меньше всего надо, сидит помалкивает.

Самооговор. Бывает и такое. С чем только не приходится в жизни сталкиваться. Этот вот разнервничался, на мать обиделся. Другой похитрее: берет на душу маленькую кражонку, чтобы уйти от ответственности за серьезное преступление. «Не шейте дело. Я там не был. Я в это время был на вокзале и, вот, видите, чемоданчик уволок». Бывали случаи, когда всю вину валили на несовершеннолетнего — мол, много все равно не дадут, а взрослому могут всыпать по первое число. И отец за сына вину на себя брал, и сын за отца. Самооговор, конечно, затрудняет расследование, может даже к судебной ошибке привести. Но в конце концов все встанет на свои места, потому что принцип нашего правосудия — судить о человеке не по его словам, а по его действиям.

В письмо Бахтадзе хотелось верить. Оно не походило на те крикливые жалобы из отдаленных мест, в которых отсутствие серьезных аргументов пытаются компенсировать восклицательными знаками и риторикой по поводу «вопиющего беззакония».

Письмо Бахтадзе внесло в дело известную долю определенности, которой так не хватало. По крайней мере теперь хотя бы ясна его позиция. Вот только о крови на осколке ничего не написал. Откуда кровь? Впрочем, подождем заключения экспертов, если оно, конечно, будет, это заключение.

Позвонили из института судебной медицины. Негатив получили, попросили выслать акт судебно-медицинской экспертизы. Выслал. Через три дня пришел пакет. «Консультативное мнение судебно-медицинских экспертов. После полученного ранения Гущин мог жить и совершать активные действия в течение нескольких минут». Большой неожиданностью этот вывод для меня уже не был. Дело в общем-то шло к этому.

Когда в суде надзорной инспекции рассматривался протест прокуратуры, спорить не пришлось. Члены суда были единодушны. Но когда решение уже было принято, вопрос, которого я ожидал, мне все же задали.

Откуда на осколке кровь? Вопрос этот все время не оставлял меня. И главное, я никак не мог подобрать более или менее логическое объяснение этому «феномену». Ни одна версия не шла на ум.

Другие дела и другие заботы приходили и уходили чередой. Но осколок нет-нет, да и всплывал в сознании дразнящим вопросом. И ведь понимал, что практический смысл он давно уже потерял. Но сам факт неразгаданности, неразрешенности действовал как навязчивый мотив, заставлял вновь и вновь возвращаться к одному и тому же.