Противоположности

Прочитав ловко написанные строки, Боровский невольно улыбнулся и отложил письмо. Позже Саша решил полностью осмотреть хоромы. Быстро взобравшись по ступенькам на второй этаж, он мимолётно оглядел комнаты. Войдя в каждую из них, Боровский почувствовал лёгкое покалывание, пробежавшееся по коже, словно гусиная стайка, и тут же закрыл двери. Такая реакция скорее была связана с тем, что это были не уютные спальни, в которых появляется желание искупаться в постельном белье, а мрачные кабинеты, дух которых Боровский не переносил ещё с детских годков. По этой причине он расселился на первом этаже, в комнате подле лестничного пролёта. Как её описал сам Боровский, она была вполне мила, хоть в ней и не было окон, зато стеночки её полнились душевностью и имели способность клонить ко сну. Но главным же плюсом было, несомненно, то, что если оставить дверь комнаты открытой, то тепло камина будет наполнять помещение, а значит поутру Боровскому не придётся так сильно мучиться, борясь с собственной мерзлявостью. Однако, этот немаловажный факт он решил опустить, когда объяснял свой выбор Марье Петровне, видно, из-за его пустяковости. Сама же Марья Петровна поселилась в соседней комнатушке, решив, что постоянно подниматься и спускаться для её старческих костей будет большим испытанием. Первый день в столице был весьма насыщен и полнился целой палитрой цветов, вместо привычных чёрно-белых тонов Осёдлого.

VI

Следующие дни также полнились красочными событиями, к которым нельзя не отнести первые лекции в университете. То, как проходили занятия там, в корне отличалось от домашнего обучения, где нудные гувернёры расхаживали в разные стороны и диктовали заученные тексты, побивая указкой за непослушание. В таких уроках не хватало жизни, интереса, связанного, в первую очередь, с отсутствием других учеников. Тут же аудитория полнилась разношёрстной массой, создающей гул, что пронизывал заведение вдоль и поперёк. Но было так лишь до прихода преподавателя, который лишь также расхаживал из угла в угол, расписывая доску жалким кусочком мела и бубня формулы под нос, оттого само содержание и манера проводить лекции не произвели на него должного впечатления. Не произошло внезапного взрыва, которого ожидал Боровский, что должен было побудить инстинкт грызть пресловутый гранит науки. Эти занятия мало отличались от того, чем он занимался на дому. И этот аспект его разочаровал, хотя не ошибкой будет предположить, что Боровский и сам по себе не любил это дело, он читал книги и просиживал штаны на уроках не из-за желания получить знания, а из-за необходимости периодически убивать досуг. От этой его безучастности он частенько в будущем прогуливал занятия, променяв их на прогулки. Однако в другом отношении, университет ему был очень даже по нраву. Редко ему приходилось видеть толпу сверстников, с которыми он мог поговорить на «родном» языке, а уж на него Саша был вёрткий, и скромность не была его недугом, поэтому он быстро смог наладить контакт с остальными студентами и, даже, обзавестись парочкой приятелей, которые показались ему весьма занятными и с которыми он иногда проводил вечера, играя в пикет.

Боровский сутками напролёт бродил по столичным улицам, успев всего за неделю вызубрить почти все красивейшие места, а их было более чем достаточно. Но особенно его влекли ночные прогулки, из-за которых он пренебрегал так любимым им сном, а вследствие недосыпа и учёбой. Прохладный осенней воздух, гуляющий по улицам, опьянял его молодой ум, пробуждая поэтические настроения, а лёгкая пелена опустившегося тумана заставляла его глаза внимательней приглядываться к мелким, незримым днём деталям. Серебристый полумесяц, блистающий на чёрном небе, утыканном белыми огоньками, завораживал его младой глаз. Бывало, он сядет на какой-нибудь лавочке напротив бурлящей Невы, и уставится в небеса, размышляя о вещах величественных и благородных. Таких как справедливость, долг, честь, смысл собственного бытия и, конечно, Бог. Вот так и проходили его будни, весёлые и полные жизни. Казалось, что впервые он заглатывал воздух полной грудью и смотрел на мир не через запыленный монокль. Крылатое чувство охватывало каждую клеточку его тела, будто электрический ток, и имя этому славному чувству — свобода.

VII

Всё полнилось в доме Боровского: и достаток, и радость, и юношеский задор, с привычной ему мечтательностью — всё что только могло поместиться под дощатой крышей. Каждый вдох — это вдох чистой благодати, каждое слово — ловко сказанная острота, а любая незначительная мелочь — важнейшая деталь в едином механизме. Вот новое виденье мира, которое охватило ум Боровского, стало его личной идеей фикс, сменившей былую сварливую апатию.