Противоположности

Пару секунд он взглядом сверлил квадратное лицо отца. После ровным шагом вышел из кабинета, не опуская головы, а напротив задрав её повыше. По дороге ему встретилась его мать, Любовь Макаровна, которой он отвесил лёгкий поклон, при этом не сказал ни слова. Слова, что вертелись у него на языке были слишком эмоциональны, но должное воспитание не позволяло ему произносить их вслух. Любовь Макаровна молча пропустила сына, понимая, что после разговора с отцом тот не в духе. Убрав золотистые волосы за ухо, она зашла в кабинет своего мужа.

— Скоро обед, — сказала она ласковым голосом. — Ты придёшь?

— Да, конечно.

— Как прошёл разговор? — обеспокоенно спросила она.

— С ним слишком сложно, ума не приложу, что вертится у него в черепушке. Почему же Таня у нас совсем иная? Оттого что девочка? — спросил он, протирая уставшие глаза

— Скорее оттого, что пошла в меня, — мило посмеявшись, произнесла женщина.

— Но и в меня он явно не пошёл. Я в его возрасте был куда самостоятельней, на всё имел своё мнение, а он… с самого детства во всём повинуется родительской руке. Без всякой мысли. Даже сейчас, мог бы и возразить для приличия. Он очень способный, от этого прочие увлечения, свойственные его сверстникам лишь наводят на него тоску. Помнишь ведь, как раньше днями напролёт он мял постель, маясь от безделья? Ах, с годами эта скука будет становится лишь сильнее, а я уже буду не в авторитете, — сказал он, почесывая бакенбарды, обрамляющие угловатое лицо.

— И чем же ты ему на этот раз пригрозил?

— Угрозы кончились… пришла пора действий. Я отправил его в Санкт-Петербург, чтобы поучился уму разуму.

Любовь Макаровна удивилась столь решительным мерам. Её голубые глаза твёрдо смотрели на мужа, а прекрасные, слегка надутые от возмущения губы хотели заговорить, но так и не решились.

— Это окончательное решение? — пересилив, спросила она.

Он кивнул могучей головой и вновь направил угольный взгляд к излюбленным бумагам.

— Тогда я пойду… надеюсь, увидимся на обеде.

Её тоненькие кукольные ножки, спрятанные под платьем, обвитым кружевами, уверенно топали по коридору, разнося этот звук по всему дому.

II

Боровский вышел на улицу, чтобы охладить свой пыл. Он глубоко вздохнул, наполнив лёгкие хвойным воздухом и успокоился. Стоя напротив пруда, по которому уже разносилась рябь от скорого дождя, он вновь окунулся в себя, словно в ледяную воду.

«Когда в последний раз я бывал в столице? Нет, вопрос неверен… Бывал ли я в ней вообще? Быть может, в далёком детстве, настолько далёком, что вспомнить эти фрагменты невозможно. Хотя я почти ничего не помню из своего детства. В нём совершенно нет отца, иногда всплывает мамина игра на фортепиано, которую я никогда не любил, так как она означала, что в доме гости, которых следует развлекать… часто видится силуэт Тани, с которой мы бегали по сосновым борам вместе с Марьей Петровной… Марья Петровна? Да, думаю, что её доброе лицо и лоснящиеся щёки почти всегда имеют место в моей подкорке… Я точно был близ Санкт-Петербурга у родственников, и был довольно долго. Там мои двоюродный брат и сёстры, с которыми мне приходилось коротать свои будни, ужасно скучные будни. Как мог он так со мной поступить? Как может он смотреть на меня этим леденящим взглядом, таким бездушным, таким безразличным, таким мёртвым?».

Невольно его голову заполонили дурные мысли, его окружила приторно терпкая аура, которая словно вязкая смола заполоняла горло, вливаясь внутрь. Он расхаживал вокруг пруда, срывая хрустящие листья и пуская их в вольное плавание по волнам. Дуновение ветров колыхало его чёрное пальто и развивало обмотанный вокруг жилистой шеи шарф, словно то бельё, которое только что пошла собирать молодая девушка с тоненькой верёвки позади флигеля. Она несла тазик в крепких руках, на которых проступали венки, придерживая его одной рукой. На пробивающихся сквозь тучи лучиках её смуглая кожа казалась гораздо красивее, а карие глаза блестели. Взглянув на неё, Боровский невольно засмущался, не в состоянии отвести зоркого взгляда, и вдруг ему захотелось подойти к ней. Белый платок на шелковистых русых волосах крепко держался на её голове, а серое плохо сшитое платьице на ней выглядело куда краше, чем дорогие обшитые бархатом тряпки на величественных «леди». «Здравствуй», — произнёс он, когда она развешивала скатерть. Сказать, что она удивилась — не сказать ничего. Словно кошка, она встала на дыбы, опрокинув тазик с бельём, который Александр ловко успел перехватить в воздухе.

— Добрый день, Александр Александрович, — проговорила она сквозь громкое биение сердца.

— Полагаю, это твоё, — он передал её мокрый тазик, промочивший его рукав.

— Да, большое Вам спасибо. Ах, ради Бога, простите меня… Ваш рукав, он…

— Забудь, ничего страшного. Ты вся в трудах, как посмотрю?

— Да, господин.

— Но всё же, мне кажется, не стоит носить дрова к этому старику кочегару столь красивой девушке.

— Что Вы, какая же я красивая… Ваша сестра куда милее.

— Таня мила, спору нет, но истинно женской красоты ей всё же не достаёт.