Противоположности

— Простая ты, в доску. Не уж-то мнения своего нет совсем?

— Как нет?.. У всякой животинки мнение есть, значит и у меня найдётся чутка, — посмеиваясь, говорила она, застилая постель. — Думаю, если господин попросил, то просьбу его уважить надо, ежели не так, то не по-людски.

— Попросил? Может приказал?

— Нет, что Вы? Александр Сергеевич совсем реженько приказывает, если, конечно, в духе, — улыбнулась, — а так он всегда лишь с просьбою обращается. Вот сегодня утречком к себе позвал и говорит: «Марья Петровна, сопроводишь непутёвого в столицу?». А я ему: «А чего ж и не сопроводить, я и пожить с ним охотно согласна… со мной всяко сподручней». Вот он улыбнулся и пустил с миром.

— Так в чём просьба, по мне так приказ чистой воды.

— По Вам то, господин, и баран та же коза. Где ж Вы здесь такую пакость, как приказ услышали? Тут же ласково меня попросили.

Сделала акцент на последнем слове. Тут она уже закончила с постелью и принялась за комод.

— Почему же если непутёвый, то сразу я?

— А кто ж ещё? — сказала она, вытаскивая из комода аккуратно сложенные маечки белового цвета и складывая их во всё тот же чемодан. — Татьяна Александровна всегда прилежна и тиха, манера говорить её приятна старческому уху, а главное из уст её пошлость никогда не вылетит, и шалости она не вытворит, и шуточки обидной не скажет.

— Совсем расхрабрилась ты, Петровна, — спокойно указал Боровский.

Он сел на стул возле окна, прижав спину к подоконнику и повесив две ножки стула в воздух.

— Храбрость разве же нужна, когда правду говоришь? И батюшка Ваш вольную мне дал, что если Вы уж слишком размякните, то и поругать мне Вас немножечко можно.

— Как видно жизнь моя станет вдвое сложней, чем мне думалось. Но всяко лучше, нежели здесь.

— Как всегда глупости говорите, где хоть лучше, если не в доме родном… Я вот сильно тосковать буду по комнатке моей, и по батюшке с матушкой и по сестрёнке Вашей.

— Ах, делай ты, что хочешь, Петровна, только голову мою не заморачивай. Кстати, завтра мы уж отъезжаем.

— Что ж, ладно… я вот и собрать уж всё успела, — она положила чемодан подле двери и вышла из комнаты.

Боровский остался наедине с самим собой, он продолжал висеть на стуле, изредка покачиваясь. Сквозь небольшие щели сочился приятный уличный ветерок, ласкающий его открытую шею, а тёплые солнечные лучи, что нагло пробрались в помещение, грели его волосы, которые только недавно смогли привестись в порядок. От такого хорошего чувства Боровский расслабился, потерял равновесие и почти упал на ковёр, что так сильно раздражал кожу.

Время уже подходило к обеду, одному из немногих моментов, когда за одним столом собиралась вся небольшая семья. Было это из-за того, что завтрак Боровский почти всегда пропускал, так как любил понежится в нагретой за всю ночь постели, крепко прижавшись к одеялу. Оттого завтракал Боровский обычно второпях, перебиваясь тем, что ухватит из-под носа кухарок. Ужин же проходил без Александра Сергеевича, который засиживался в одном из своих кабинетов, напрочь забыв о голоде и нужде.

Боровский слез со стула и рухнул на скрипучую кровать, маясь от наплывшей тоски. Он достал из ящика имеющиеся у него труды Фихте и медленно стал просматривать страницы, пытаясь насытить досуг. Прошло какое-то время, и обед уже начался, да и голод Боровского подступал, подавая сигналы, но из-за нежелания видеть безразличную физиономию отца перед отъездом, он решил пересидеть. Поэтому до самого вечера он провалялся в постели, перечитывая запыленные томики под симфонию своего желудка. Не в силах более терпеть эти мерзкие звучания, он с головой погрузился в книги, но скука в конец переполнила его, и чтение перестало приносить всякое увеселение, оттого Саша поглубже зарылся в подушку и предался сну в диком ожидании рассвета.

IV

«Что это? Небо?».