— Витамин Е, — ответила она с ослепительной, фальшивой улыбкой. Шея еще пару раз дернулась, и тик прекратился. К ней снова вернулось спокойствие.
— В барах сейчас никого нет, — неожиданно сказал Ларри. — Я заглянул к Пэту на Сорок третью, внутри не было ни души. У них там великолепная, огромная стойка из красного дерева. Я зашел за нее и налил себе полный стакан «Джонни Уокера», но потом мне расхотелось оставаться там. Так что я поставил стакан и вышел.
Они одновременно вздохнули.
— С вами очень приятно проводить время, — проговорила она. — Вы мне очень нравитесь. И так чудесно, что вы не сумасшедший.
— Спасибо, миссис Блейкмур. — Он был удивлен и обрадован.
— Рита. Меня зовут Рита.
— Хорошо.
— Вы голодны, Ларри?
— Если честно, да.
— Может быть, вы пригласите леди на ленч?
— С удовольствием.
Она поднялась и протянула ему руку, как-то слегка просительно улыбаясь. Когда он взял ее под локоть, то уловил легкий аромат ее саше, одновременно успокаивающий и тревожащий, напоминающий о чем-то давно минувшем. Такими духами пользовалась его мать, отправляясь с ним в кино.
Но он забыл об этом, когда они вышли из парка и двинулись вверх по Пятой авеню, прочь от мертвой обезьянки, провозвестника монстров, зловещего сладкого лакомства, недвижно восседающего в общественном туалете возле перекрестка № 1. Она непрерывно болтала, и позже он не мог вспомнить ничего из ее щебета (разве что одну вещь: по ее словам, она всегда мечтала пройтись по Пятой авеню под руку с красивым молодым человеком, который по возрасту годился бы ей в сыновья, но сыном бы ей отнюдь не был), но в памяти часто воскресали, особенно после того как Рита стала распадаться как скверно сделанная кукла, ее прекрасная улыбка, легкая, откровенная, беспечная болтовня, шелест одежды.
Они зашли в кафе, и Ларри приготовил еду. И, хотя обед получился не слишком изысканным, Рита была в восторге от каждого блюда: бифштекса, жареного картофеля, растворимого кофе и пирога с клубникой и ревенем.
Глава 28
В холодильнике лежал клубничный пирог в фирменной обертке. Посмотрев на него некоторое время тоскливым, остолбеневшим взглядом, Фрэнни вынула его и, положив на стол, отрезала кусочек. Одна клубничка шлепнулась на стол, когда Фрэнни перекладывала отрезанный ломтик на тарелку. Она подобрала ягодку и съела. Салфеткой она вытерла оставшееся на столе маленькое пятнышко сока, затем накрыла оберткой пирог и снова положила его в холодильник.
Когда она поворачивалась, чтобы взять свой кусок пирога, ее внимание случайно привлек держатель для ножей рядом с буфетом. Его сделал отец из двух намагниченных пластинок. Ножи висели на них лезвиями вниз, сверкая на утреннем солнце. Она долго смотрела на ножи унылым, почти безучастным взглядом, беспрестанно разглаживая руками складки повязанного вокруг талии передника.
Наконец, минут пятнадцать спустя, она вспомнила, что собиралась что-то сделать. Но что? В памяти без всякой видимой причины всплыла парафраза библейского изречения:
Но это не сучок, а пирог. Она обернулась и увидела ползающую по нему муху. Фрэнни взмахнула рукой. До свидания, леди Муха, а не то схвачу за брюхо.
И она снова замерла, глядя на пирог. Ее мать и отец умерли. Мать — в санфордской больнице, а отец, чья мастерская всегда была гостеприимно открыта для одной маленькой девочки, лежал мертвый в кровати своей прямо над ней. Почему ее мысли складываются в рифму? Формулируются в виде каких-то безвкусных, дешевых рифмованных фраз вроде тех дурацких упражнений на тренировку памяти, напоминающих бред: у моего пса вошки, они кусают его за ножки…
Неожиданно она вышла из оцепенения, и ее охватил страх. Она почувствовала запах чада. Что-то горело.
Фрэнни судорожно огляделась и на включенной плите увидела сковородку, на которой жарила себе картофель в масле. Она совсем про него забыла. Над сковородкой вонючим облаком клубился дым. Масло с сердитым шипением выплескивалось на конфорку и разлеталось вокруг яркими, сверкающими брызгами, словно невидимая рука размахивала невидимой бутановой зажигалкой. Сковорода была вся черная.