Фрэнни сидела перед тарелкой с пирогом вот уже почти час. На ее лице застыло тупое полувопросительное выражение. Мало-помалу в ее сознании стала вырисовываться еще одна мысль, вернее, две мысли, которые одновременно были и связаны между собой, и абсолютно самостоятельны. Может быть, они были обрывками одной большой мысли? Продолжая прислушиваться к стуку кубиков льда в холодильнике, она стала анализировать свои мысли.
Первая состояла в том, что ее отец умер. Он умер дома, как и хотел.
Вторая мысль касалась нынешнего дня. Стоял чудесный безветренный летний день, один из тех дней, ради которых туристы приезжали на побережье штата Мэн. Конечно, до, купания дело не доходило — вода здесь никогда достаточно не прогревалась, но люди просто наслаждались дурманящей красотой самого дня.
Ярко светило солнце. Фрэнни посмотрела на термометр — за окном кухни. Он показывал двадцать семь градусов. Стоял чудесный день, а отец был мертв. Есть ли между этими двумя мыслями какая-то связь, кроме той, что от них хочется плакать?
Фрэнни сосредоточилась. Взгляд ее оставался отсутствующим и безучастным. Ее сознание пыталось разрешить эту проблему, потом вдруг переключалось на другие предметы, но все-таки неизменно возвращалось к исходной точке.
Стоял чудесный
Это сразу привело ее в чувство, и она зажмурила глаза как от удара.
В тот же момент она непроизвольно ухватилась за скатерть и потянула ее на себя. Тарелка полетела вниз и разбилась со звуком разорвавшейся бомбы. Фрэнни закричала, прижав руки к лицу с такой силой, что на щеках остались следы от пальцев. Ее взгляд, до этого блуждающий и рассеянный, неожиданно стал острым и ясным. Словно ей дали сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.
Нельзя держать в доме труп. Особенно в разгар лета.
К Фрэнни снова начала возвращаться апатия, размывая четкие очертания мысли. Ее жуткий смысл стал затуманиваться, приглушаться. Фрэнни опять прислушивалась к падению кубиков льда…
Но ей удалось собраться. Она встала, подошла к раковине, открыла на всю мощь кран с холодной водой и стала брызгать ею себе в лицо, освежая слегка вспотевшую кожу.
Она может махнуть рукой на все, но прежде обязательно нужно решить одну проблему.
— Нет! — громко крикнула Фрэнни в залитой солнцем кухне. Она начала ходить из угла в угол, размышляя, что делать. Первым делом она подумала о местном похоронном бюро. Но кто будет… кто будет…
— Прекрати увиливать! — яростно крикнула она в пустой кухне. — Кто же будет его
И при звуке собственною голоса сразу пришел ответ.
Это же совершенно ясно. Она и будет. Конечно. Кто же еще? Только она.
В половине третьего дня Фрэнни услышала, что к их дому свернула машина. Ее мощный мотор, работавший в данный момент далеко не во всю свою силу, благодушно тарахтел. Фрэнни, слегка напуганная, положила лопату на край ямы, которую копала в саду между грядками помидоров и салата, и обернулась.
Машина была новой моделью «кадиллака» — «куп де вилль» — бутылочного, темно-зеленого цвета. Из нее вышел толстый шестнадцатилетний Гарольд Лодер. Фрэнни вдруг почувствовала приступ отвращения. Гарольд не нравился ей, как, насколько ей было известно, и всем другим, в том числе и его покойной родной сестре. Может, только его мать была единственным исключением. Надо же было такому случиться, что по какой-то невероятной иронии судьбы единственным устоявшим перед болезнью человеком в Оганкуите, кроме нее, оказался один из тех немногих местных жителей, к которым Фрэнни испытывала искреннюю неприязнь.
Гарольд издавал литературный журнал оганкуитской средней школы и писал странные рассказы, в которых повествование велось в настоящем времени или от второго лица, а порой оба этих приема использовались одновременно. «
— Он занимается мастурбацией, не снимая штанов, — однажды сообщила Эмми по секрету Фрэнни. — Разве это не мерзко? Мастурбирует в штанах и не меняет трусы до тех пор, пока они не начинают стоять колом.