Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.

Дело было так. Когда мы расстались с Козловым, я замыслила поменять квартиру. Во-первых, мы там прожили год, который казался мне вполне счастливым, пока не обнаружилось противоположное. И воспоминания об обмане длиною почти в тот самый год были мне неприятны. Во-вторых, бывший муж завёл привычку караулить меня у помойки с целью вручения цветов и разговоров о том, что я хорошая, но Маша тоже хорошая, в связи с чем мне следует принять ситуацию. Один раз я была близка к тому, чтобы вызвать полицию, к тому же я стала опасаться мусора.

Но найти в Берлине квартиру при моих обстоятельствах — дело дохлое. Я посмотрела множество вариантов, а здесь у нас принцип такой: не квартира должна тебе понравиться, а ты — квартире. То есть квартиросдатчику.

Понравиться квартиросдатчику в личном общении я бы смогла, тряхнув обаянием, но проблема в том, что когда ты ищешь квартиру, ты не видишь квартиросдатчика, это фактически конкурс анкет. А с анкетой у меня беда-беда. Нет, это хорошо, что я одинокая профессорша без детей и животных (кошка Чуйка ещё сидела в засаде в Москве). Плохо, что я самозанятая без постоянного места работы и контракта и что моя виза истекает через пару лет. Может, продлят, а может, и нет. В этом смысле турецкая многодетная семья с рыбками и попугаем для квартиросдатчика предпочтительнее: они граждане (или с ПМЖ), у турка контракт с автомойкой, поди его расторгни, что бы он ни сделал. Они надёжнее, чем я.

Пройдя через 47 квартир, я наконец познала счастье обретения того, что нужно именно тебе: мой любимый район и один из моих любимых домов в Берлине. На следующий день я туда рванула и всё поняла: это мой голубой плисовый плед всё устроил. Среди белых берлинских квартир нашлась одна голубая, даже мой интернет теперь называется «Там, где поют голубые птицы», и не я это придумала, это наследие. С хозяйкой, оказавшейся американской актрисой, мы снюхались искренне и быстро, и через две недели я уже въехала. Мой голубой плисовый плед воцарился на голубом диване и расправил крылья.

Предыдущая квартира была бело-красная. Понимаю, почему мой плед восстал и провёл меня через тернии. Это моя шагреневая кожа, и я её берегу. Покупаю отдушки для стирки плисовых пледов и говорю: «Сегодня с ароматом мимозы, дружок». Надо ублажать, что ж. Если уж он смог вызвать Следственный комитет в «Русь Сидящую», чтобы свалить, мало ли чего ему ещё захочется. И хватит уж пандемии, милый, я позабочусь о тебе. Сними карантин, ты можешь.

Вещи устроены очень странно. Мне часто хочется с ними поговорить о будущем. Потому что некоторые вещи настолько мудры, что знают будущее. В том числе твоё.

Главный пример — барахолки. Блошки. Фломаркт. Их много в Берлине, я их очень люблю. Смотреть только старое (хотя и новое бывает интересное, я тут купила как-то модную новинку — географическую карту, как у меня в школе в кабинете географии, такая, знаете, на матерчатой клеёнке; у нас в Люберцах это был устаревший учебный раритет, а тут модная новинка, научились делать прямо с запахом класса географии).

Но вот со старым осторожнее. Много всякого очень здоровского, красивого, полезного и манящего. Просто надо помнить, что это вещи умерших людей. И что вы тоже умрёте среди своих вещей. Это довлатовское. «Возраст у меня такой, что, покупая обувь, я каждый раз задумываюсь: “Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?”»

Так оно и вышло. И у меня так будет. И у вас.

Я смотрю на свои вещи и думаю: кто из вас переживёт меня? Ставлю на кожаную косметичку с серебряным бульдогом — она мне так нравится, что я никогда ею не пользуюсь, берегу. Уже лет десять. Я купила её в магазине в Париже, но увидела бы на блошке — тоже купила бы, предварительно посмотрев и подержав в руках, чтобы понять — нравится ли мне бывший владелец, или, скорее, нравлюсь ли я ему. То есть ей, конечно.

Ну ладно. Пусть косметичка с бульдогом перейдёт моей дочери. А потом внукам на память о бабушке. Но зачем она им? Она и мне-то низачем, просто люблю.

А вот эти все мои бесконечные туфли, шарфики, сумочки?

Отнесут куда-нибудь, потом что-то попадёт на барахолку. Я буду невежлива с тем, кто не понравится мне как новый владелец. Туфли будут ему жать, а шарфик сжимать горло — я такое на себе уже испытывала. Но уж если полюблю, так полюблю.

У меня такое с винтажными серёжками от Шанель. Я их увидела на берлинской блошке, они сказали мне: «Посмотри на нас. А мы на тебя». Начало 60-х, чистая пластмасса. Мне кажется, я хорошо представляю себе их первую хозяйку — ей было лет 35, когда она их купила в Париже, смотавшись туда в отпуск. Невысокая ладная блондинка, примерно 1930 года рождения. Вся жизнь впереди, и Париж был другой, и Берлин был вообще другой. Она их любила, но много не носила — по особым случаям. Когда познакомилась с Жаном, когда вышла замуж за Франца и в первые годы совместной жизни на семейные обеды, потом перешла на некрупные бриллианты.