Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.

Я изучала дело Алексея с холодным носом. Если бы он был виноват, это не изменило бы моей стратегии — защитить. Потому что я навсегда запомнила бледного мальчика с синяками. Ну а дело адвокатское — понятное: только защищать. Однако я лезла глубже и готова была увидеть в уголовном деле мужа любые скелеты, коих уже навидалась. Они меня больше не удивляли и не пугали, я воспринимала каждый новый неприятный сюрприз просто как очередное сложное уравнение, которое надо решить.

Мозг включился и заработал на самых высоких оборотах. А эмоции сползлись куда-то под диафрагму и начали складываться, прессоваться и принимать форму кулака.

Смысл уголовного дела стал постепенно проясняться. С самого начала мне был понятен заказ, понятен был и заказчик — бывший партнёр Алексея и сенатор. Алексей выходил из общего бизнеса и требовал свою долю, тот долю отдавать не хотел, а предпочёл посадить, это было тогда дело распространённое и известное. Спорными стали акции завода «Искож» в Москве, и смысл дела состоял в том, чтобы и признать Алексея виновным в хищении этих акций, и отнять у него его долю. Самое забавное, что в итоге они не достались никому.

Сначала бывший партнёр не смог их вернуть, потому что другими партнёрами по этому проекту были братья Магомедовы, а они имели тогда большую силу. Они оставили эти акции себе, а потом посадили и их, а сенатор уехал. И у кого сейчас эти акции, я не знаю и знать не хочу.

Выстраивая свой бизнес и его защиту, Алексей накосячил и накосорезил миллион ошибок, но он вообще неаккуратен в делах и никак не разбирается в людях. Однако это были человеческие ошибки и неразборчивость, помноженная на самоуверенность, но никак не криминал. Хотя кого это у нас интересует.

Кстати, формальной причиной для разрыва с партнёром была я. Совершенно понятно, что если бы это была не я, нашлась бы другая причина. Но ею стала именно я. На месте сенатора я сделала бы такой же выбор, очень уж он был очевиден.

Партнёр Алексея, пресловутый сенатор, был мною страшно недоволен. Писала там всякое, его не спросив. И он вызвал Алексея на разговор и предложил развестись: или со мной, или с ним. Алексей выбрал развод с ним.

Ну и понеслось. Уголовное дело, задержание, закрытие дела, открытие дела, опять задержание, и уже окончательный арест. Примерно через полгода после ареста начался суд. Всё вокруг меня стремительно летело в тартарары, друзья отключались один за одним, родственники Алексея перестали выходить на связь и вообще хоть как-то интересоваться, как мы там.

Но я уже понимала, что мне делать.

Я создавала «Русь Сидящую».

Имени ещё не было, оно придёт через год, его придумает Ирина Ясина. А пока же это было просто собрание самых разных женщин, объединённых тюрьмой. Почему женщин? Потому что у российской тюрьмы женское лицо. Женщины ходят в тюрьмы, стоят в очередях, передают передачи, ходят на суды — матери, жёны, подруги, дочери, сёстры. Они ходят к мужчинам, но и к женщинам тоже ходят в основном женщины (доля женщин среди заключенных у нас традиционно колеблется от 8 до 10 процентов). Редкий мужчина станет защищать свою женщину и оберегать её в тюрьме. Нет, я встречала случаи, видели мы искренний мужской подвиг. За 12 лет, что я этим занимаюсь, таких мужчин встретилось несколько, но всё равно пальцев одной руки хватает пока, чтобы их пересчитать.

Это не упрёк мужчинам. Я хочу заступиться за мужчин. Мужчины эмоционально гораздо более уязвимые, чем женщины, у них более хрупкая психика и склонность к паникёрству. Нет, конечно: в краткосрочном периоде и при лёгких потрясениях — типа внезапного аудита бухгалтерии, обыска или встречи с мышью — обычная женщина куда как более эмоциональна. А вот тюрьму, войну, голодомор, чуму и коллективизацию вывозят всё-таки женщины, быстро привыкающие к ежедневному подвигу и воспринимающие его как что-то само собой разумеющееся.

Когда я впервые попала в СИЗО, мне казалось, я готова к тому, что увижу. Конечно, я читала Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Евгению Гинзбург. Да я двадцать лет до этого работала журналистом и уж повидала страну и людей.

Какое заблуждение. Какая наивность, какая самоуверенность.

Я не знала ничего. И ничего не понимала.

Это, конечно, была сверхнаглость: работать журналистом, получать премии и пребывать в сладкой и вязкой, как сахарная вата в парке, паутине представлений об устройстве Родины. Нет, особых иллюзий не было, конечно, однако мне казалось, что в 21-м веке уже нигде не действуют инструкции 1937 года издания. Что нельзя передать заключённым книги, если на них есть дарственная надпись: потому что там может содержаться шифровка! Нельзя передать «Робинзона Крузо» или «Остров сокровищ», потому что там карты и, получив эти бесценные географические сведения, заключённый может сбежать.