Провансальский триптих

С завистью думал я о доме, с которым только что попрощался. Как трудно на моей родине с ее изодранной в клочья историей найти хотя бы одно место — живое и теплое, — которое сохранилось бы в такой же неприкосновенности! Дома, которые пощадили войны и грабежи, которые не были конфискованы после разгрома национально-освободительных восстаний или сожжены во время крестьянских бунтов, были с беспримерным варварским ожесточением уничтожены (еще на моей памяти) из классовой мести, именуемой классовой справедливостью, во имя обманчивых лозунгов социального равенства. Уничтожены фамильные гнезда вместе со всем тем, что собиралось из поколения в поколение: документами, мебелью, портретами, рукописями, свидетельствами о пролитой крови, верности идеалам, служении отечеству. Безвозвратно уничтожены связи с землей, на которой все эти поколения выросли. Чтобы стереть память об умерших, оскверняли даже семейные склепы. Но у мертвых долгая жизнь. Да-да, намного дольше, чем у живых. И длиннее память. Однажды они потребуют своего. Таков извечный закон — пусть даже это не записано в кадастровых книгах, не подтверждено нотариусами.

*

Мое знакомство с хозяином mas du notaire

пока не имело продолжения. Наша встреча, как и многие другие, запечатлена в провансальском дневнике, который я веду уже много лет.

От того сонного октябрьского дня сохранилось воспоминание о естественной куртуазности, изысканном искусстве ведения беседы, свечах в старинных подсвечниках и… о словах хозяина, когда тот, сняв с полки бутылку красного вина и испытующе поглядев на меня, спросил:

— Вы пили сегодня кофе? К величайшему сожалению, я не смогу угостить вас своим красным вином…

Фотограф

12 сентября, среда

Он был невелик ростом: короткие ноги, длинные руки, буйные седеющие на висках волосы, бледное лицо с рассыпанными кое-где веснушками, впалые щеки, густые брови над большими карими глазами. В темной грязноватой рабочей блузе выглядел так, будто только что вышел из мастерской или лаборатории. Когда мы познакомились ближе, я заметил, что, волнуясь, он начинает говорить быстро, с сильным провансальским акцентом, жестами, как все южане, подкрепляя недосказанные фразы.

О себе он говорил неохотно. Видимо, из скромности, свойственной людям, не склонным завышать самооценку, ссылаясь на несовершенство других. Знакомство наше произошло летним днем на одном из тех vin d’honneur[366], с которых обычно начинают либо которыми завершают вернисажи. (На столе сыры, овощные пироги, обязательно белое и красное вино с местных виноградников, которое, в зависимости от ранга мероприятия, пьют из бокалов или одноразовых стаканчиков. В особых случаях, когда гости уже выбрасывают в мусорные корзины бумажные тарелочки и пластиковые вилки, на столе может появиться ваза с пуншем или сангрией.)

В тот раз угощение было скромное, народу немного, и происходило все в маленьком, обнесенном с трех сторон каменной оградой дворике, вымощенном белыми известняковыми плитами. Было жарко и душно. С ограды свешивались вялые фестоны пассифлоры. Со двора зеленая железная дверь вела в подвал. Там с минуты на минуту должна была открыться выставка молодого алжирского художника, который серией рисунков, монотипий и фотографий выразил свой протест против угнетения мусульманских женщин. Разомлевшие от жары гости допивали вино и беседовали в ожидании официального открытия выставки с перерезыванием оранжевой ленточки и выступлением художника.

Атмосфера легкого нетерпения — неизбежного, когда столы пустеют, а открытие задерживается, — была наконец нарушена: публика оживилась. Во дворик, окруженный сопровождающими лицами, вошел депутат Национального собрания от департамента Буш-дю-Рон, социалист Мишель Возель. Как раз началась предвыборная кампания, и господин Возель вступил в борьбу с весьма популярной в регионе кандидаткой от Национального фронта госпожой Валери Лопи.

Охотясь за голосами избирателей, поднаторевший в социальной психологии политик не пропускал ни одного культурного мероприятия в городе. Для кандидата-социалиста посещение выставки, посвященной раскрепощению женщин, было идейным долгом.

Я заметил, что какой-то человек в темной блузе направился было к Возелю, будто хотел о чем-то его спросить или что-то попросить, однако, заколебавшись, остановился.

Художественный уровень представленных на выставке работ был невысок, что не редкость, когда во главу угла ставится идеологическая дидактика. Самым интересным объектом на вернисаже оказался подвал со стенами из плоских каменных плиток, скрепленных, по-видимому, гипсовым раствором. Спускались туда по бесконечным, вырубленным в камне ступенькам. По мнению историков, это была часть богатого римского дома периода правления Октавиана Августа (I век н. э.). Быть может (если принять во внимание большие размеры подвала), здесь проводились мистерии, связанные с культом Митры, а возможно — почему бы нет? — собирались первые христиане.