Читаем Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне полностью

Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Шепот, проклятие, возгласы, шум отодвигаемых кресел, сдавленные «О, Боже», «Ах» наполнили зал.

Один герцог остался спокоен.

— Угодно собранию меня выслушать?

Все зашумели, выражая готовность.

— Господа члены тайного общества, — сказал он медленно, — у меня через департамент полиции имеются сведения негласного порядка. Может быть, это ошибка. Может быть, преднамеренная ложь, но мне сообщили, что сведения о тайном обществе были получены благодаря вскрытому частному письму одного из членов, принятых недавно. В этом письме с преступной неосторожностью он описывал приятелю все подробности о нашем обществе, вплоть до моего имени.

Герцог промолчал минуту и затем произнес:

— Павел Сергеевич Коржиков. Правда ли, что вами было послано подобное письмо?

— Да, правда, — сказал Павлик, смертельно бледный, вставая.

Уже электричество в огромной люстре стало резать глаза утомленных заговорщиков. Часы пробили пять, и косой треугольник рассвета упал на паркет, сквозь неплотно задернутую портьеру.

Совещание было окончено. Герцог прочел протокол. Об ужине никто и не вспомнил.

Сумрачные фигуры гостей, кутаясь в шубы и николаевские шинели, выходили на улицу; вокруг костров плясали промерзшие шоферы и кучера…

Герцог взял Павлика под руку и провел в свой рабочий кабинет…

— Вот, мой друг, — сказал он, доставая из ящика маленький никелированный браунинг. — Вы умеете обращаться с этим. Целиться надо в живот, в сердце и голову.

Павел кивнул так равнодушно, точно дело шло о крокете.

О письме и прочем позаботимся мы. Ваше дело одно — не промахнуться.

И, прощаясь, он ласково, точно родного, обнял Павлика и поцеловал его в лоб.

У Павлика не было своего экипажа.

Извозчик с заиндевевшими усами спал на углу. Не разбудив его, Коржиков пошел пешком, и морозный снег скрипел у него под ногами.

Наполненный рабочими, ранний трамвай продребезжал мимо по ледяным рельсам.

ГЛАВА XI. Барон отлично осведомлен о том, что совершенно лишнее знать господину министру

Великолепные лошади остановились перед министерством. Великолепная шуба упала на руки курьера. Дверца лифта хлопнула. Покуривая душистую папироску, господин министр проследовал в свой кабинет.

Министр подписывал бумаги. Министр принимал посетителей. Министр пил шоколад с английским бисквитом. Это делал министр, но сердце министра — оно было таким же своевольным, как у всех людей. Оно не занималось государственными делами. И, равнодушное к шоколаду, если и разнилось от сердца Павлика Коржикова, то лишь тем, что выстукивало не дактиль (Со-фоч-ка, Со-фоч-ка), а хорей (Со-фи).

Но приличное лицеисту смешно наблюдать в господине управляющем министерством. Увы, влюбленный министр напоминает несколько поросенка и нисколько не розу.

Тррр… — звонит телефон, не служебный, а милый, частный, с длинным номером, лично его, Георгия Дмитриевича Барсова.

Этот номер знают и звонят по нему только друзья.

Со-фи, Со-фи.

Но в трубку закартавил голос барона.

Что такое сказал недобрый барон? Чему не верил или не хотел верить министр, повторяя:

— Неужели? Не может быть, барон, вы ошибаетесь.

Должно быть, не хотел верить, но верил, потому что пять минут спустя великолепные лошади уже подкатили к подъезду, и господин министр мрачнее тучи проследовал вниз. Он крикнул адрес Софочки.

Женское сердце устроено очень странно. Кажется, София Павловна не молоденькая институтка. Кажется, она знала, что Барсов каждую минуту может к ней приехать.

Она сама разрешила ему приезжать когда вздумается. Наконец, муж дома, тоже может ввалиться, прислуга…

Но что же сделать, если она сказала сейчас в телефон Павлику, что она его ждет. И она его ждала, ее сердце стучало не ямбом и не хореем, а просто как у женщины, которая думает, что она влюблена: быстро, быстро.

О, слишком звонкое биение сердец, бледность щек, сияющие глаза, о, сладость объятия, когда все дозволено, и полусвет струится сквозь шелковую занавесь.

Эти слова старинного поэта могли бы повторить и мы. Увы, как досадно прибавить к ним, что приказание впускать Барсова без доклада не было Софочкой отменено.