Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

В кабинете все выглядело по-старому, только пол без ковра выглядел странно голым.

— Здесь, кажется, был ковер?

— Да, старинный, персидский. Помните, барон, вы говорили, что на восточных коврах незаметна кровь. Он был весь залит этой страшной кровью.

И Софочка расплакалась.

Барон, обняв ее, отвел обратно в будуар.

— София Павловна! — сказал он почти нежно. — Не плачьте. Вы живы. Вы молоды. И что же жалеть о ребенке, который умер здесь. Надо легко жить. Вот древние венецианцы знали, что раз кровь хорошо отмыта с только что совершивших убийство рук и руки эти белые, нежные, благоухают — значит, довольно помнить о крови. И наша жизнь не хрупка ли, как эта лиловая чашка. Она привезена издалека, очаровательна, и ее так легко разбить…

— Но вы философ, барон, — сказала Софочка, подымая тонкие подрисованные брови. — Как поэтично, наша жизнь — лиловая чашка.

— Это не моя мысль, Софочка, я слышал ее от своего друга, Джона Смоллуэйса.

— Я никогда не знала, что у вас есть такой друг. Кто же он?

— Мой двойник.

— Я не понимаю, барон, что вы хотите сказать?

— Ничего, Софочка, ровно ничего. Никакого Джона нет. Просто я пошутил. И я так давно не целовал вас.

ЛИЛИЯ ДЖЕРСЕЯ[60]

Одни называют Ривьеру раем, другие — сладким пирогом. Правда есть в обоих утверждениях. Что-то кондитерское в розовых скалах Приморских Альп над сиреневым морем, что-то райское в щебете американок или витрин «Кафе Наполитэн».

Впрочем, одно не исключает другого. Представление о рае, как о вечном чае с танцами, вряд ли удивит кого-нибудь из прогуливающихся по «Променад дез-Англэ». Эти бедные смертные, покуда они еще не вошли в небесный «ти-рум»[61], стараются жить так, чтобы неизбежная перемена не показалась резкой. Прогулка, завтрак, чай с танцами, обед с танцами, ужин с танцами… Почти блаженство, почти небытие…

Всем известно, что французское побережье, от Канн до Ментоны, в зимние месяцы делается англо-американским. Прочтите список «вновь прибывших» — встретить в нем и французскую фамилию не легче, чем найти в ветке сирени «счастье». Всюду говорят по-английски, всюду пьют виски, всюду читают «Таймс».

Однажды, в этом англо-американском раю, мне понадобилась книга, изданная в Нью-Йорке. Казалось бы, что проще. Но тут выяснилось, что тысячи знатных приезжих — книг не читают. В единственной на всей Ривьере, английской книжной лавке — чем-то среднем между писчебумажным ларьком и лимонадной стойкой, мне выложили кипу магазэнов и удивились, чего я еще хочу. Вот магазэн — спортивный, вот спиритический, вот модный. Если сэр желает серьезного чтения, то вот похождения большевицкого вождя Самары, рассказанные князем Николаем Имановым. Бостонское издание, цена два доллара.

Мемуары князя Иманова, по бедности, я не купил. Другой английской лавки не было. В многочисленных французских преувеличенно шаркали и кланялись при слове «Америка», но предлагали одно и то же — спиритические журналы и Библию…

Американская книга, которую я искал, была «Записки мисс Эмилии Ленгтри».

Два года назад я был на раздаче призов на цветочной выставке в Каннах. Первый приз получила за розы из своего сада высокая худая старуха. Как все богатые англичанки на Ривьере, она была одета безо всякого соответствия с возрастом, увешана бриллиантами и накрашена. По здешним нравам, впрочем, туалет ее был скромен — ни попугая на плече, ни обезьяны на цепочке…

«Смотрите, смотрите, — сказал мой сосед, — это знаменитая Ленгтри, «Лилия Джерсея». (Я впервые услышал это имя.) «Смотрите, смотрите — как она еще красива».

Семидесятилетняя «Лилия» получила свой аляповатый жетон и под аплодисменты, улыбаясь, шла к выходу. Минуту я видел ее совсем близко. Красива? Это было не то слово. Но на ее увядшем лице, на ее движениях и улыбке лежал отблеск какой-то вечной прелести.

Прелести той Эмилии Ленгтри, которая, по словам Уайльда, вплыла, «как лебедь в гусиный пруд — в Лондон времен Виктории».

В 1874 году Эмилия-Шарлотта ла Бретон вышла замуж за Эдуарда Ленгтри. По ее словам, ей было тогда 17 лет. Ее биограф Винтер утверждает, что 22. Семнадцати— или двадцатидвухлетняя Эмилия сразу ослепила и потрясла красотою весь Лондон.

Когда она отправлялась за покупками, ей приходилось прятать лицо под густой вуалью. Но эта хитрость не всегда удается — толпа осаждает магазин, в который вошла «Лилия Джерсея». Все хотят ее видеть, дождаться ее улыбки, коснуться ее платья. Приказчикам приходится выпускать покупательницу черным ходом, полиции — разгонять любопытных.

На катаньях в Гайд-парке, когда появляется ее экипаж, все другие останавливаются, пропуская ее, как королеву. И настоящая королева — Виктория — ждет однажды целый час случая полюбоваться знаменитой красавицей. Королева прождала напрасно: у миссис Ленгтри в тот день болела голова. Принц Уэльский был счастливей своей матери. В списке поклонников «Лилии Джерсеи» он занимал не последнее, хотя далеко не первое место. В своих записках Эмилия Ленгтри вскользь замечает:

«Вздор, будто я имела привычку пускать лед за воротник Эдуарда VII. Зачем бы я стала этим заниматься?».