Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Очевидно, беседа эта осталась неизвестна его превосходительству. Имя барона Шиллинга не было упомянуто в следственных документах. Ровно через двенадцать часов после этого разговора, ровно за двенадцать часов до обыска и имевшего быть ареста, акушерка Мария Гавриловна Птицына выбыла неизвестно куда.

Но строгое, но поистине достойное славного Шерлока, неподкупно проницательное следствие господина Смоллуэйса, сопоставляя факты, комбинируя обстоятельства, открыло преступника (о, позор!) в среде самой секретной санкт-петербургской полиции.

Анатоль Перчиков был уличен в сношениях со шпионами.

Уличен и арестован.

Яков Ильич Павлов, рассовывая по карманам часы, бумажник, плац-карту международного вагона, болтал с приехавшим его проводить приятелем бароном Шиллингом.

— И вы думаете, что история с Коржиковым не повредит мне?

— О, напротив.

— Но, ведь, это политическое покушение, неправда ли? Я не верю сплетням, что будто бы София… — Конечно, мальчишка стрелял в Барсова по приказанию герцога.

— Могут подумать, что я, как хозяин дома, был причастен.

Барон насмешливо улыбнулся.

— Но, мой милый, по нынешним временам было бы отлично, если бы ваша причастность была явной. Дворцовый переворот неизбежен.

— И герцог?

— Его высочество будет императором.

ГЛАВА XV. Господин министр, наконец, произносит историческую фразу

Вот так: плотно затворить дверь кабинета, удобно откинуться в пружинном кресле и мечтать, дымя сигарой, следя за ее голубым дымом…

О чем же мечтал господин министр?..

Господин министр мечтал о многом. О кресле премьера, о жезле диктатора, об ордене Подвязки.

Но в минуты особенно хорошего настроения, особого лирического подъема, он мечтал о славе «либеральный». Либеральный министр, «министр либерал» — это звучит недурно!

Спешим оговориться: разумеется, господин министр никогда не подразумевал под этим — ответственный министр.

Нет, нет, нет — это было бы слишком.

Это уже потрясало бы устои.

Вот идеал: либеральный и безответственный… Но слаще всего были мечты о памятнике, который ему когда-нибудь поставит благодарная Россия…

Скромная, но внушительная фигура… Рука устремлена вдаль; в ней свиток, на котором начертано: «Законы», «Закон», «Законность» (это уже мелкие детали).

И на скромном гранитном пьедестале золотыми буквами выбита какая-нибудь историческая фраза, произнесенная им, министром.

Например…

Пока, правда, подходящего примера не было, вернее, не было подходящего случая ее произнести.

Кругом памятника разбит сквер, играют дети. Дворцовый гренадер ходит с ружьем…

— Ваше превосходительство!

— Ну?

— Приехал барон Шиллинг.

— Проси!

— Между нами говоря, барон, — говорил министр, — я считаю это басней, тут была политическая подкладка. Просто я застал их… ну, вы понимаете, я был, разумеется, взбешен.

Говорю: «сударыня, я никому не навязывался»… И вдруг вижу, он подымает на меня револьвер… Это была ревность, просто ревность…

— А знаете, что он сказал в агонии?

Министр поморщился.

Он сказал: «Софочка — это судьба», и еще: «Ваше высочество, я его убил».

— О, бред умирающего!..

— Но, ваше превосходительство, прочтите это!

Серый листок, написанный рукой Павлика, выпал из большого конверта с печатью.

Мороз, Фурштадтская, лакеи, почтальон, женщина помните, помните?

«…Посвящение мое состоялось!»

Несколько раз министр прочел письмо, наконец, он поднял на барона изумленные глаза.

— Но… если показать это письмо кому следует, на арест герцога, пожалуй, теперь согласятся!

— Пожалуй! — процедил барон. И1 добавил несколько странным голосом: — Только следует поторопиться.

— Я сейчас же поеду. Эй! Автомобиль!

Министр уже надевал шубу, когда запыхавшийся курьер подал ему пакет.

Барсов разорвал конверт и пошатнулся…

Там был указ об отставке.

— Это уже не самодержавие, это деспотия!.. — в отчаянии воскликнул министр, падая на стул.

И тотчас ему представился полированный гранитный цоколь, на нем начертанные золотом эти слова…

— Кажется, я нашел свою историческую фразу, — горько улыбнулся господин экс-управляющий министерством.

Барон насвистывал какой-то марш.

ГЛАВА XVI и заключительная

Взгляните: пар над чашкой чая.

Какой прекрасный фимиам!..[59]

Но поэт, восклицавший так, подразумевал, конечно, простой чайный пар над обыкновенной чашкой. А в руках Софочки и барона были лиловые, датские (Соренна au Danemark) изумительного фасона чашки, и разносился аромат чудесного цейлонского чая.

Софочка и барон тихо беседовали в полукруглом будуаре.

Софочка выглядела грустной. Она говорила томным шепотом:

— И металлургические, и железо-каменноугольные — все, все.

Барон утешал:

— И еще, Софочка, упадут.

— Какой ужас! Что смотрит Временное правительство?

— Ах, мы все разоримся.

Барон прихлебывал чай.

— Знаете, барон, — помолчав сказала Софочка, — я хочу уехать за границу. После смерти этого мальчика мне наш дом ужасен. Когда я остаюсь одна, мне страшно. Эти выстрелы — брр… расстегнутый ворот… Потом полиция, допрос… Я боюсь одна входить в кабинет.

— Ну, а со мной?