Пруд гиппопотамов

– Отойди, Пибоди! – прорычал Эмерсон, усиливая предложение резким толчком. Я вовремя увернулась, чтобы избежать удара от лежавшего человека; его конечности дрожали от неконтролируемых, судорожных спазмов, дёргавших всё тело взад-вперёд, как будто Салех исполнял какой-то примитивный танец, распростёршись на полу. Эмерсон бросился на извивающееся тело и прерывал красноречивые проклятия лишь для того, чтобы отдать распоряжения: – Приведи доктора, Пибоди… сама, не посылай… проклятье!.. капитана Картрайта или… о, Всемогущий Боже!

Эмерсон всей своей невероятной мощью с трудом удерживал страдальца, чтобы предотвратить возможные повреждения не только предметами мебели, но и из-за насильственных спазмов собственных измученных мышц нашего гостя. Я не нуждалась в дальнейших наставлениях и бросилась прочь, подняв юбки.

К тому времени, когда смогла добраться до бального зала, я с трудом дышала и была в полном беспорядке. Люди отступали перед моим диким порывом. Сначала в комнате мелькали лишь разноцветные пятна; из-за огромного количества проклятых униформ я не могла найти ту, что мне требовалась. Вынудив себя успокоиться, я увидела капитана Картрайта, который вёл величественную престарелую даму в пурпурном плюше по лабиринтам котильона. Я бросилась к нему и схватила его за руку.

– Скорее со мной, капитан Картрайт! Катастрофа… отравление стрихнином... судороги...

– Боже мой! – воскликнула особа в пурпуре, и тогда я вспомнила, что она – жена начальника Картрайта. – Что это означает? Женщина сошла с ума или пьяна?!

Мы оказались в центре круга ошеломлённых лиц, потому что мой голос был достаточно пронзительным, чтобы привлечь внимание.

– Скорее! – трясла я капитана за плечи. – Он умирает! Моя гостиная…

– Да, конечно, миссис Эмерсон, – быстро ответил Картрайт. – Где ваш номер?

– Сюда, – послышался голос позади меня. И всё; когда Картрайт последовал за отозвавшимся, я увидела, что это был Рамзес. Он стремительно рассекал толпу, извиваясь, как угорь.

Теперь, когда на помощь уже поспешили, я почувствовала, что следует отдышаться, прежде чем торопиться назад. Медленно и глубоко дыша, я размышляла о появлении Рамзеса. Конечно, виной всему его ненасытное любопытство, но он мог хотя бы проявить любезность и предложить руку своей матери.

За него это сделал другой джентльмен. Мистер Дженкинс, помощник управляющего. Возможно, его побудило действовать желание положить конец беспорядкам, а не беспокойство обо мне. Танцы полностью прекратились, и люди злобно смотрели на меня.

– Что случилось, миссис Эмерсон? – спросил мистер Дженкинс, уводя меня из центра зала.

Понимая, что он не слышал моего призыва к капитану Картрайту, я решила не просвещать его. Лишняя суета ни к чему. Управляющие отелями не любят узнавать о погибших или умирающих гостях.

– Обо всём позаботятся, мистер Дженкинс, – ответила я, надеясь, что это соответствует истине. – Спасибо.

Тревожась о необходимости вернуться на место происшествия, я не могла с чистой душой последовать наверх, пока не буду уверена, что Нефрет, оставленная Рамзесом, находится в безопасности в компании мисс Мармадьюк. Но кресло этой дамы было занято кем-то другим, и когда я огляделась вокруг, то увидела Нефрет, одну и без сопровождения, входившую со стороны мавританского зала.

Её вид вызвал бы самые серьёзные подозрения в любой материнской груди – слабая улыбка, покрасневшие щёки, лёгкий беспорядок в волосах. Мавританский зал с его мягкими диванами и инкрустированной жемчугом мебелью – самая романтичная обстановка, какую только можно представить; машрабии[40] и раскрашенные арки прикрывают затенённые ниши, которые так привлекают влюблённых.

Пробормотав: «Великий Боже», я поспешила к ней. Когда она увидела меня, её лицо покрылось ещё более предательским румянцем.

– О, тётя Амелия… – начала она.

– Немедленно иди со мной.

– Я только...

– Не сейчас, Нефрет. Поторопись.

По счастливой случайности лифт ждал внизу. Я приказала служителю закрыть дверь и отвезти нас прямо на третий этаж. Присутствие других мешало беседе между мной и моей заблудшей подопечной; она стояла, глядя прямо перед собой, кусая губы и – я не сомневалась – изобретая алиби. Однако когда я заставила её чуть ли не бежать по коридору, до неё дошло, что моё волнение может быть вызвано более серьёзной причиной, чем её дурным поведением.

– Что случилось? – воскликнула она. – Что-то случилось? О Боже – только не профессор! – Ибо так она называла Эмерсона, который отрицательно отреагировал бы на то, что его зовут «дядя Рэдклифф». Он не любит своё имя, и это – одна из причин, почему я никогда не произношу его.

Только услышав вопрос Нефрет и волнение, заставившее её голос зазвенеть, я поняла, что Рамзес мог сделать такой же вывод, хотя и ошибочный. Не удивительно, что он так спешил.

– Чёртов мальчишка, – пробормотала я, – я бы успокоила его, если бы он подождал хоть минуту. Сам виноват.