Пруд гиппопотамов

Однако и он, и капитан ненамного опередили нас. Рамзес, обхватив руками плечи, выглядел особенно загадочно. Картрайт опустился на колени у лежавшего тела. Когда я вошла, он поднял глаза и сказал:

– Должно быть, я неправильно понял, миссис Эмерсон. Вы будете рады узнать, что нет никаких признаков отравления; это просто…

Длинный сдавленный крик прервал его. Крик вырвался из моего горла, ибо я увидела, что тело, без чувств лежавшее на полу, мне знакомо.

Оттолкнув доктора в сторону, я упала на колени и схватила руками окровавленную голову.

– Эмерсон! О мой дорогой Эмерсон!

– Всего лишь удар по голове, миссис Эмерсон, – объяснил Картрайт, поднимаясь. – Нет причин для беспокойства, уверяю вас.

– Нет причин для беспокойства! – неистово завопила я. – Вы не знаете, о чём говорите, сэр! В прошлый раз он получил такой удар... Эмерсон! – Его глаза открылись, и взгляд остановился на моём лице. – Мой дорогой Эмерсон, поговори со мной! Кто я такая?

2.

ДАМА НЕ ВИНОВАТА В ТОМ,

ЧТО ПРИГЛЯНУЛАСЬ ГЕНИЮ ПРЕСТУПЛЕНИЙ

– Ответь по чести, Пибоди, – посоветовал Эмерсон. – Вполне естественно, что бедняга посчитал тебя истеричкой. Это был чертовски… м-м… на редкость идиотский вопрос.

Я потёрла щеку. Она болела до сих пор.

– Фразеологию, безусловно, можно было интерпретировать неверно, – призналась я. – Но стоит ли удивляться моему возбуждению? Ты уверен...

– Ты – моя жена, – прервал Эмерсон. Вынув трубку изо рта, он использовал черенок в качестве указателя. – Это наш сын Рамзес. Это наша дочь Нефрет. Животное, в настоящее время занимающее её колени – кошка Бастет. Более крупное четвероногое существо – другой кот по имени Анубис. Этот кусок материи на моей голове, помещённый туда вопреки моим настоятельным возражениям, называется пластырем. Он прикрывает, хотя в этом и нет ни малейшей необходимости, небольшую шишку и крошечную ранку.

– Я бы предпочла, чтобы ты оставил сарказм, Эмерсон. Это – чрезмерное испытание для моих нервов.

– Я стараюсь сменить тему, моя дорогая.

Напоминание было оправданным. Никто из детей не знал всей правды об ужасных событиях прошлой зимы, когда очередной удар по голове заставил Эмерсона забыть даже обо мне.[41]

Мои попытки удержать Рамзеса в неведении относительно амнезии его отца потерпели неудачу, но он так и не узнал о нашей последней встрече с великим и ужасным противником, Гением Преступлений. Не представлялось возможным объяснить всё, что случилось, не признав, что к определённым мерам Сети подтолкнула недозволенная страсть к моей скромной персоне.

Не то чтобы мне было за что стыдиться. Дама не виновата в том, что приглянулась Гению Преступлений. Однако я не хотела обсуждать эту тему с сыном.

По крайней мере, я искренне надеялась, что Рамзесу неизвестно об этих фактах. Хотя особо не рассчитывала на удачу, потому что у Рамзеса имелись способы выяснить правду. И наши рабочие и другие люди (которым бы следовало быть умнее) верили, что он – джинн, в то время как в действительности он был всего лишь одним из самых выдающихся дознавателей[42] в мире. В молодости он исключительно охотно обсуждал сведения, полученные весьма сомнительными с моральной точки зрения средствами, но в последнее время стал более молчаливым. Не знаю, что хуже. Дискуссии часто ввергали меня в смущение, но размышлять о том, что творится в голове у Рамзеса – бесполезное занятие.

Бал все ещё продолжался, сквозь открытое окно доносились далёкие звуки музыки и смеха. Температура резко упала, как и всегда в Египте после захода солнца. Прохладный ветерок приподнял шторы и пошевелил тонкие шифоновые рюши, обрамлявшие свободный воротник и рукава моего халата.

Отвесив мне пощёчину (с самыми добрыми намерениями, как указал Эмерсон) и убедившись, что Эмерсон не нуждается в его услугах, молодой хирург удалился. Очевидно, он расценил моё прежнее упоминание о яде как банальный пример женской истерии, и хотя при нормальных обстоятельствах я чувствовала бы себя обязанной поставить его на место (во имя справедливости для себя и своего пола), в данном случае я позволила врачу оставаться в заблуждении.