Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— И я недовольна, и другие тоже. Но кто бы мог подумать… Мне и в голову не могло прийти, что он… что Муго предал, — Вамбуи с трудом выговорила это имя, которое они с Варуи пока что обходили молчанием. Мумби не произнесла ни слова.

— Его не нашли, — сказала она наконец изменившимся голосом.

— С того самого дня его никто не видел, — подтвердил Варуи, как будто слова Мумби заключали в себе вопрос.

— Может, он заперся в своей хижине? — подсказала Вамбуи.

— Я ходила к пему вчера вечером. Дверь не заперта, но в хижине никого нет.

— Он, наверное, решил уйти из деревни, — заметил Варуи.

— А может, он по нужде отлучился.

— Утром по дороге в госпиталь я снова зашла туда.

В дверь подул ветерок, бросил им в лицо пригоршню мелких брызг. Вамбуи отерла воду тыльной стороной ладони. Варуи нагнулся и провел мокрой щекой по одеялу. Мумби подалась назад, словно собиралась отодвинуть скамью, но так и осталась на прежнем месте.

— Я, наверное, могла его спасти, — с горечью сказала она. — Если бы я сразу пошла к нему…

— О ком это ты? — быстро спросила Вамбуи и отвела от нее глаза.

— О Муго.

— Некого спасать, — медленно произнесла Вамбуи. — Ты слышишь? Никто бы его не спас… потому что… спасать некого.

— Но ты не видела его лица, Вамбуи, ты не видела! — горячо возразила ей Мумби. Потом, понизив голос, продолжала: — В тот день, накануне митинга, когда ты послала меня к нему… Он стал мне рассказывать, и у него был такой вид…

— Что рассказывать? — одновременно вскрикнули оба с живым интересом.

— О брате, о Кихике.

— Так ты все знала?

— Да, он мне сказал.

— Тебе бы следовало сообщить нам об этом еще до митинга, — с укоризной сказала Вамбуи и тут же отвернулась, будто утратила к новости всякий интерес.

— Я не хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось. И подумать не могла, что он пойдет на митинг.

— Это правда, — согласился Варуи и снова принялся озадаченно размышлять вслух. В голосе его слышалось разочарование: — Меня обманули его глаза! Но я себя спрашиваю: почему же тогда, во рву, он отважился заступиться за женщину? И вспомните: он геройски держался в лагере!

Мумби первая очнулась, нарушив сковавшее всех молчание:

— Мне пора идти. Наверное, и у нас уже развели огонь. Не надо расстраиваться из-за этого митинга… и из-за Муго. Нужно думать, как жить дальше.

— Да, надо отстраивать деревню, — поддержал ее Варуи.

— И о завтрашнем базаре нельзя забывать, и о полях, которые пора готовить к севу, — добавила Вам-буи, старательно разглядывая что-то за пеленой дождя.

— И о детях, — заключила Мумби, вставая и снова накрываясь мешком. Потом неожиданно она обернулась к ним, посмотрела на этих умудренных жизнью стариков, способных открыть молодежи секрет счастья. — А в тот вечер, после митинга, кто-нибудь из вас видел Генерала Р?

Вамбуи подняла на нее глаза, и в них вздрогнул страх. Варуи, не поворачиваясь, ответил первым:

— Я не видел его после того.

— И я тоже, — отрезала Вамбуи, тоном, который не допускал дальнейших расспросов.

Мумби ушла. Вскоре поднялся и Варуи, все еще бормоча себе под нос: "Все пошло неладно. Глаза его меня провели, ох уж эти глаза. Стар я становлюсь, видеть стал хуже".

Вамбуи сидела в прежней позе, глядя на дождь и серую мглу еще несколько минут. В хижину заползали сумерки. "Пожалуй, не нам было его судить", — пробормотала она. Потом она встряхнулась, прогоняя одурь, стараясь сосредоточить мысли на простых, насущных заботах. Надо зажечь лампу, надо подмести пол, грязь какая — стоит только запустить… Но так и не встала с места.

ХАРАМБЕ

Цоследний лагерь, в котором сидел Гиконьо, назывался Вамуму. Его там продержали год. Заключенные работали на строительстве ирригационной системы в долине Мвейя, неподалеку от Эмбу, — превращали безжизненные равнины в рисовые поля. Орудуя заступом, Гиконьо часто поглядывал туда, где за кромкой плоскогорья поднимались горные кряжи, отделявшие Эмбу от Укамбани. Он знал, что земля за горами — это Вакамба. И все же ему чудилось, что там, за горой, его дом и Мумби.

В одно ясное утро он различил на горизонте Кириньягу — снеговой пик, вонзившийся в небо, и растрогался до слез. Не то чтобы он был так уж чувствителен к красотам природы. Но вид легендарной горы, ее гордой вершины, парящей над землей в дымчатом ореоле, разбередил ему душу.