Псих

– Бывает, – говорю я, – но я сомневаюсь, что я и с деньгами буду всегда иметь то, чего хочу.

– А чего ты хочешь?

– Чтобы не надо было волосы красить. Пусть сразу растут такого цвета, как мне надо.

– Глобально, – говорит Райдер. – Хотя я ждал чего-то в этом духе. А что-нибудь попроще? Типа переехать в другой город? Или всю жизнь прожить в этом? Или сплавиться на байдарке по реке Миссисипи?

– Я не знаю, – отвечаю я, и почему-то этот вопрос меня ранит.

– Знаешь, – говорит Райдер.

– ДОРОГОЙ ДОКТОР, Я ЗДОРОВА, ХВАТИТ МЕНЯ ЛЕЧИТЬ. Я ужасно злюсь, когда он так делает.

– Ты будешь еще здоровее, если кому-нибудь когда-нибудь признаешься, чего тебе хочется. И доктора тут ни при чем, между прочим. Я просто все это проходил. Ты считаешь, что никто не станет тебе помогать – поэтому чем озвучивать свои планы, лучше сразу себе запретить их выполнять, чтобы это не успел сделать кто-нибудь другой. А всем, между прочим, по фиг. Они плохо разбираются, чего ты хочешь и почему, поэтому мешать тебе вряд ли смогут. Помогать, впрочем, тоже, но тебе, по-моему, и так никто никогда не помогал.

– Прекрати, – уныло говорю я. – Я действительно не помню, чего я хочу. Это где-то очень глубоко. И потом, у меня есть идиотская страсть ждать, пока все сами догадаются. Чего, как правило, не происходит никогда.

Я напряженно думаю полдня.

Мой печальный опыт признаний в любви можно условно разделить пополам. К первой половине отнесем миллион раз, которые я предпочитала промолчать. Ко второй половине – несколько занятных случаев, когда я героически и великодушно решала высказаться. Как правило, это выглядело как перекладывание своего тяжкого креста на предмет своего обожания – типа, это же тебе выпало счастье быть любимым мной, вот ты теперь и думай. Я знаю это чувство, потому что (да!) раза три сама оказывалась на этом месте, и мне ни разу не понравилось. Когда тебе нечего предложить взамен тому, кто хочет тебя съесть немедленно, а потом жить с тобой долго и счастливо – тебе тоже больно. Да, ребята, кто-то из вас меня точно читает, поэтому сообщаю: мне больно и сейчас. Может, вас это успокоит.

Вот почему каждый раз распутье выглядит одинаково по-идиотски – в любом случае мучаются все.

– Я сформулировала, – говорю я.

– Офигенная новость, – говорит Райдер, который собирался идти спать и ничего такого не ожидал.

– Я хочу, чтобы между нами не было этой идиотской дистанции, которая есть сейчас, потому что я тебя люблю. Блин, и я не то чтобы хочу, чтобы мы гуляли за ручки под луной – я вообще себе это плохо представляю… просто, черт, я хочу понимать, что ты чувствуешь, мне уже надоело догадываться. Я никогда не спрашиваю не потому, что мне все равно, а потому что не могу себя заставить, хотя я больше всего хочу знать тебя. Хрен с ним, может, это и не любовь. Я не знаю.

– Ммм, – говорит Райдер. – Я чувствую себя как идиот.

– Не надо, – прошу я, потому что мне вдруг очень хочется развернуться и убежать.

– Ну, просто странно, знаешь. Когда чувствуешь себя слабым, сонным, усталым и не самым удачливым, а кто-то еще хочет об этом знать.

Если бы я знала, что это будет так легко, то мне стоило бы сделать это лет триста назад. Я не знаю, правда, что мне еще сказать, чтобы этого хватило.

– Я не ожидал, – говорит Райдер тепло. – Я уже говорил, что я идиот?

– Мы можем вернуться к теме дискуссии?

– Можем. Я не думал, что ты когда-нибудь это мне скажешь после того, что я обычно делаю. Но я тебя тоже люблю.

– Ага, – говорю я, – какой-нибудь теплой братской любовью. Или отеческой.

– Нет. Нормальной обычной человеческой любовью. Теперь уже я не знаю, что мне сказать.

– Ага, – коварно говорит Райдер, – и это кто еще не ожидал.

Можете представить, как у меня гудит голова теперь, когда я сижу в дурацком автобусе и пытаюсь уговорить себя – ну почему же, по теории вероятности он, конечно, может меня любить. Но я не могу разрешить себе ни радоваться, ни расслабиться. По крайней мере пока не попала домой, не вернулась назад и не застала Райдера на месте.

Да, и вообще-то мне совершенно не нужны никакие весенние вещи. Мне просто срочно нужно сбежать.

Да, для этого определенно нужно иметь талант – у тебя не получилось даже пробарахтаться каких-то четыре года в университете. Ты же всю плешь проела тем, что не можешь больше учиться в школе. Про какие-то чудесные первые дни в новом университете рассказывала. О дивный новый мир! Дорогая, и где все это? Где твое прилежание, где твоя обещанная успеваемость? Почему ты опять закрылась в своей раковине? Это ненормально, когда люди не хотят общаться. Представляю, насколько ненормальной ты себя чувствуешь, когда не можешь заставить себя пойти на вечеринку, на которую тебя пригласили. А если тебя на нее не пригласили – и подавно. Бедная, бедная девочка. Такие, как ты, мучаются лет до тридцати-сорока, а потом расстреливают невинных людей на улице. Тех людей, которым, в отличие от тебя, удалось приспособиться.