Психофильм русской революции

В связи с этим делом истязали в особом отделе жену артиллерийского капитана Спекторскую. Я видел маленький чулан, в который была заключена несчастная: там нельзя было ни стоять, ни лежать, а можно было лишь сидеть в скрюченном положении. И так днями.

Очень характерным было дело бразильского консула Перро. Здесь имелась настоящая провокация. Прием столь же редкий, как часто неправильно применяется этот термин. Провоцировать значит предумышленно вызвать определенное выступление. А это вовсе не так легко и встречается редко. С провокацией часто смешивают доносы и слежку.

В деле Перро была ловушка. Большевики задумали выловить контрреволюционеров и от имени бразильского консула объявили покровительство офицерам, которые будто бы принимаются туда для охраны. Несколько офицеров неосторожно отозвались и погибли. Консулом Перро оказался переодетый чекист, который будто бы был даже осужден вместе с другими. Но в числе казненных его не оказалось, история так и осталась загадочной. Из дипломатов никто бразильского консула Перро не знал.

Характерно также дело Стасюка - Бимонта. По одним сведениям, Стасюк был раньше жандармом, по другим - мелким помещиком. Он был убежденный и смелый контрреволюционер. Когда к нему пришли с обыском, он довольно хитро завлек комиссара в свой кабинет и, улучив момент, выстрелил в него. Револьвер дал осечку, и тогда он стал избивать чекиста револьвером. На крик чекиста вбежали его товарищи и обезоружили Стасюка. Почему-то в этом обыске участвовал сам Савчук. Стасюк был посажен в чека вместе с дочерью и ее женихом, поручиком Бимонтом. Сидя в чека, Бимонт писал карандашом на стене свой дневник. Всех трех мучили на допросах - и, переведя в тюрьму, там однажды расстреляли, как это описано выше.

Типично и дело Гальске, которого я видел в тюрьме уже осужденного на смертную казнь. Во время большевиков я встречал его у моего знакомого врача-грузина и его жены-медички, моей ученицы. Ничто не давало основания думать, что видишь перед собой чекиста и шпиона-предателя. Вырождающийся барон Гальске был слабой натурой. Происходил из хорошей семьи и рано вступил на путь морального падения. Это был молодой человек, ничем не выдающийся. Он любил пожить и нуждался в деньгах. Сначала он был студентом в Москве, потом в роли крупье в каком-то игорном притоне. Непонятным образом он попал в руки чекистов. Узел завязался, и, чтобы спасти свою шкуру, он выдал свою невесту, свояченицу и жену офицера Глинского, которые и погибли в чека. Самому Глинскому, которого я лично допрашивал, удалось бежать. Этот побег превосходит по авантюрности все похождения МонтеКристо и выполнен самым невероятным образом. Я видел взломанную решетку в окне погреба Особого отдела на Елизаветинской улице, где содержались арестанты. Глинский умудрился согнуть железный прут под влиянием большой дозы кокаина. Четверо заключенных вылезли в окно и ушли от большевиков через сад между их рук. Такие приключения бывают только в романах.

В прошедшем передо мною фильме чека я видел трагедии, драмы, романы и водевили куда более сильные, чем это дает самая изощренная фантазия писателей. Только действительность была как-то проще, как и самая моя жизнь в роли участника революционных авантюр. Только теперь, когда заносишь их на фильм моего повествования, я удивляюсь силе этих картин и переживаний и часто говорю себе: «Совсем как в романе!»

В борьбе Белого движения с чека мы видим, с одной стороны, слабость, мягкость с претензией на гуманность и соблюдение правовых норм, а с другой - дикую отвагу, дерзание и решительность. Никакой морали и никаких правовых норм, и ясно, что первая сила не может быть противопоставлена второй.

Если бы во главе Киевской области стоял такой генерал Императорской армии, как Меллер-Закомельский, действия которого я видел в 1905 году, он, быть может, и справился бы с чека. Но что мог сделать генерал, уже тогда окруженный кадетами и эсерами, а впоследствии ставший пророком «непредрешенства?» А бессильный комендант Киева, находящийся в руках своего адъютанта, крадущего мешки с сахаром и лжесвидетельствующего на суде? Разве не была такая власть и возглавляемое ею движение осуждено на гибель? А военно-окружной суд над Валлером? Разве это не добровольческая оперетка? Разве такая власть могла бороться с большевизмом и победить его?

Настоящая контрреволюционная власть должна была бы по приговору военно-полевого суда в первые три дня расстрелять всех причастных к чека. А расстреляна была одна Роза, да и то через несколько дней после приговора, потому что не могли найти палача и потому что приговор должен был быть выполнен по форме.