ПСС. Том 02. Отрочество. Юность

Едва я успѣлъ войти въ эту комнату и остановиться въ застѣнчивой нерѣшительности, какъ въ двери зашумѣло женское платье, и женская рука взяла меня за руку. «Митя, иди скорѣе», сказалъ со смѣхомъ около моего уха довольно низкій, но звучный голосъ: «maman поетъ..... дикимъ голосомъ».

«Вотъ оно началось», подумалъ я. —

Дмитрій, увидавъ, что сестра его приняла меня за него, спрятался за дверь и только, когда она въ замѣшательствѣ отскочила отъ меня и потерялась такъ, что не знала, что говорить и дѣлать, онъ громко захохоталъ изъ-за двери своимъ заливистымъ, мелодическимъ смѣхомъ, какъ-будто ставилъ точки, какъ я называлъ его манеру смѣяться.

— «Митя, кто это?» прошептала она, подходя къ нему.

— «Незнакомецъ», отвѣчалъ онъ, продолжая хохотать: «пойдемте къ maman, незнакомецъ, пойдемте. Лиза, это Nicolas», прибавилъ онъ.

Я ничего не могъ сказать отъ стыдливости, даже не помню, поклонился ли — такъ меня озадачила эта[134] странная ошибка. —

Мать Нехлюдова была высокая стройная женщина лѣтъ 40. Ей даже можно было дать больше, судя по полусѣдымъ волосамъ, откровенно выставленнымъ на вискахъ изъ подъ чепца, но по свѣжему, чрезвычайно нѣжному и лишенному морщинъ лицу, въ особенности же, по умному, веселому блеску глазъ ей казалось гораздо менѣе. Глаза у нея были почти черные, очень открытые и ясные, губы тонкія и твердыя, носъ съ горбомъ и немного на сторону, руки безъ колецъ, немного большія, почти мужскія, но прекрасныя, продолговатыя, съ длинными пальцами, и талія чрезвычайно стройная и прямая. На ней было темносинее закрытое платье съ откинутымъ бѣлымъ воротникомъ и маншетами, и не было никакой куцавейки или капоту [3 неразобр.]. Она сидѣла передъ большимъ столомъ и шила или кроила какое-то платье, что мнѣ тогда показалось чрезвычайно страннымъ. На другомъ, кругломъ столѣ, за плющемъ, передъ диваномъ, стоялъ самоваръ, и маленькая, худая, блѣдная женщина съ длинными вившимися буклями и одѣтая довольно пестро и изысканно занималась чаемъ. — Когда Дмитрій представилъ меня матери, она какъ-то особенно — какъ мнѣ показалось, гордо повернула ко мнѣ голову и, не кланяясь, протянула руку.

— «Садитесь сюда, сказала она мнѣ, указывая на диванъ противъ себя: я рада васъ видѣть, потому что, ежели вы только действительно такой, какимъ васъ описывалъ мой сынъ, vous devez être un petit monstre de perfection».[135]

— «Развѣ онъ вамъ говорилъ про меня?» сказалъ я по французски.

— «Еще бы, онъ спрашиваетъ, говорилъ ли про него Дмитрій», сказала она, принимаясь снова за свою работу и смѣясь твердымъ увѣреннымъ смѣхомъ. «Дайте ему чая, тетинька»,

прибавила она, обращаясь къ гувернанткѣ, разливавшей чай и носившей почему-то названіе тетиньки.

— «Сейчасъ, Катерина Дмитріевна», сказала тетинька: «а вы слышали, какъ Лиза испугала M-ieur Nicolas?»

— «Ну, какъ ты Лиза испугала M[-r] Nicolas?» повторила какъ-то сухо М-me Нехлюдовъ.

— «Можешь себѣ представить, сказала Лиза, подходя къ ней: каково его положеніе? Онъ входитъ въ первый разъ къ намъ и вдругъ видитъ, какая-то женщина беретъ его за руку и говоритъ: «посмотри, какъ maman поетъ дикимъ голосомъ». И Лиза громко засмѣялась.

— «Я думаю, вы ужасно удивились», добавила она, обращаясь ко мнѣ. —

— «Они ужасно смѣются надо мной, когда я пою», сказала М[-me] Нехлюдовъ смѣясь: «a мнѣ кажется, что прекрасно. Вы музыкантъ?» спросила у меня.

— «Да, большой, но только въ душѣ».

— «Это такъ же, какъ я. У кого лучше голосъ, Дмитрій, у него или у меня?»

— «Трудно рѣшить, maman».

— «Ну такъ nous pouvons nous donner la main, mon cher».[136]

Когда кончили чай и поболтали и посмѣялись еще, М[-me] Н[ехлюдовъ] сказала мнѣ, чтобы я позвонилъ. У насъ въ домѣ не было сонетокъ, и я никогда не видалъ ихъ, поэтому сталъ искать колокольчика, но, не видя его, наконецъ, сказалъ ей, что нѣтъ колокольчика.

— «Да подлѣ васъ сонетка, сказала она, Лиза, позвони».

Лиза подошла и, не глядя на меня, дернула за нее. Я покраснѣлъ ужасно. Обстоятельство, кажется, очень пустое, но для меня тогда оно казалось величайшей важности. Я думалъ, что окончательно погибъ во мнѣніи всего семейства: все, что мнѣ удалось сказать порядочнаго, умнаго, какъ я полагалъ, въ этотъ вечеръ, уничтожено этимъ незнаніемъ, что такое сонетка; подумаютъ, что я совсѣмъ мужикъ, что все, что сказалъ, это я выучилъ, и что дома мы живемъ, Богъ знаетъ, какъ, когда у насъ нѣтъ сонетокъ, и я даже не знаю, что это такое. «Дмитрій теперь раскаивается, думалъ я, въ томъ, что представилъ меня». Весь вечеръ мой былъ разстроенъ.

— «Ну, дѣти, что мы будемъ читать нынче? сказала М[-me] Н[ехлюдовъ], когда вынесли самоваръ.

— «А вѣдь я привезъ Валтеръ-Скота отъ Нины. Хотите, я буду читать «Ивангое» или Лиза?

— «Лиза, хочешь читать?»

— «Хочу».

Мы всѣ усѣлись поуютнѣе около матовой лампы, горѣвшей на рабочемъ столѣ, Лиза взяла книгу и стала читать своимъ низкимъ, но звучнымъ контральто. —