ПСС. Том 17. Произведения 1863, 1870, 1872-1879, 1884 гг.

— Вы можете видѣть, что вамъ угодно, я не виноватъ.

— Позвольте, Князь. Я договорю прежде. Я бы молчалъ, но причина не въ службѣ, внѣ ея совсѣмъ видна. <И это низко.>

— Какая причина, вѣроятно ревность къ Г-жѣ Гранди. — Улыбка высоты.

— Да, она. Вы думаете со мной (сила тонкой мысли не выражена вдругъ) дѣйствовать тѣмъ же путемъ. Съ какой то высоты мнимой дѣлать просто ничтожность,[316] давая чувствовать, что что то есть высокое. Я знаю, что ничего нѣтъ. Вся высота есть придворн[ая], и это просто низко.

Собака показала силу энергіи.

— Вонъ сію минуту вонъ, — я говорю.

— Я все сказалъ, прощайте. —

№ 3.

Назначается: Генералъ Маіоръ Князь Ѳедоръ Щетининъ 1-й командиромъ 2-й <пѣхотной> бригады. Полковникъ <и флигель-адъютантъ> Невировскій — начальникомъ штаба при войскахъ 2-й арміи. —

Когда Князь Ѳедоръ Щетининъ прочелъ <въ приказахъ> эти слова, широкое, красивое, блѣдное лицо его[317]

вдругъ измѣнилось, и онъ, схвативъ судорожно костыль, поднялъ, упираясь <на палку> свое большое тѣло и сталъ, хромая, ходить по комнатѣ.[318] —

Онъ <долго> ходилъ, то останавливаясь и опираясь задомъ на костыль съ гладкой слоновой ручкой, надвигая шапкой брови надъ выпуклыми, блестящими, остановившимися глазами и большимъ безименнымъ пальцомъ лѣвой руки загибая въ ротъ курчавый душистый усъ, <и> кусалъ его, то, пожимая широкими сутуловатыми плечами и стараясь нарочно улыбнуться; но привычная твердая улыбка, такъ тепло и мягко освѣщавшая его еще молодое военное лицо, только мелькала, какъ молнія, и лицо выражало горе, злобу и отчаяніе.

И онъ опять начиналъ ходить, хромая и кусая усы. Онъ остановился, подошелъ къ большому письменному столу, на которомъ вокругъ большой, изящно вылитой бронзовой чернильницы съ орломъ, распустившимъ бронзовыя крылья, разставлены, разложены были цѣнныя изящныя принадлежности письма, 3 портрета и двѣ сафьянныя съ золотымъ обрѣзомъ книжечки. Онъ взялъ одну, разстегнулъ застежку и сталъ читать. Костыль его упалъ, загремѣлъ, и онъ вздрогнулъ, какъ нервная женщина. Въ книжкѣ онъ читалъ свои же мысли, записанныя имъ <его> крупнымъ своимъ особеннымъ, но четкимъ почеркомъ. —

Онъ перелистовалъ. Ему попались словa: «если непріятельская цѣпь занимаетъ»……, — не то. Дальше было:[319] «женщина проститъ все, но не равнодушіе, тогда»…, — не то. «Мы думаемъ знать, тогда какъ орудія знанія даны намъ не полныя».. И это было не то, но его заняла самая мысль, написанная имъ и забытая. Онъ читалъ дальше: «Примѣръ кругъ. Мы знаемъ лучше всего, ребенокъ простолюдинъ; а то, что составляетъ его сущность, невыразимо». Да, — сказалъ онъ, вспомнивъ, и ему стало пріятно, и лицо успокоилось. Онъ поднялъ костыль. Перевернулъ дальше и нашелъ то, что искалъ. Было написано: «спокойствіе, — calme»… и дальше: «Помни три вещи: 1) Жизнь есть тотъ день и часъ, который ты живешь. Волненіе погубило этотъ часъ и ты сдѣлалъ невозвратимую величайшую потерю».

— Да чтожъ, если я не могу быть покоенъ. Чтобъ быть покойнымъ, я долженъ высказать ему все.

«2-е, — читалъ онъ дальше. — Посмотри на то, что тебя мучитъ такъ, какъ будто это не съ тобой, а съ другимъ случилось». — Вздоръ. Не могу.

«3-е. Подобное тому, что тебя мучитъ теперь, было съ тобой прежде. Но вспомни теперь о томъ, что въ прошедшемъ такъ мучало тебя и ты»… — Онъ не дочиталъ. Онъ попытался вспомнить худшіе минуты изъ своей жизни: отношенія съ отцомъ, смерть матери, раздоръ, бывшій съ женой. Все это было ничто въ сравненіи съ этимъ. Тутъ есть виновникъ. Одинъ — онъ. Онъ положилъ книгу. Сложилъ свои большія съ сильными, длинными пальцами руки передъ грудью, наклонилъ голову, прочелъ «Отче нашъ» и пожалъ пуговку звонку. Когда вошелъ генеральскій красавецъ деньщикъ, лицо Князя Ѳедора приняло обычное выраженіе твердой[320] мягкости.

— Никита, одѣваться пожалуйста. Мундиръ. И коляску.

Черезъ полчаса онъ ѣхалъ по городу, гремя по мостовой на парѣ рысаковъ къ дому ком[андующаго] д. войсками. Это былъ тотъ онъ,

который былъ всему виной.

Молодые офицеры весело дѣлали честь своему любимому герою послѣдней войны. Да и у Князя Ѳедора было одно изъ тѣхъ лицъ, которое весело встрѣтить юношѣ, весело, что эта юная фигура отвѣтитъ имъ поклономъ.

Кучеръ осадилъ, часовые у крыльца заторопились, сдѣлали фрунтъ, откинувъ ружья, и Ѳедоръ Щетининъ, отвѣчая рукой, съ палкой вышелѣ изъ коляски.

— Дома Князь?

— Пожалуйте.

Домъ былъ дворецъ. Пройдя галлереей, Князь Ѳедоръ вошелъ въ кабинетъ; высокій, но ниже его Генералъ въ широкомъ сертукѣ съ георгiемъ на шеѣ, всталъ и, привѣтливо улыбаясь, обратилъ свое красное, въ душистыхъ бакенбардахъ окаймленное лицо къ входившему. Привлекательное, мягкое, благородное и осторожное было въ этомъ лицѣ, которое было бы очень просто, если бы не обстановка роскоши и власти. Что то было напоминающее добрую, учтивую, выхоленную и благородной породы собаку. Лицо и фигура входившего напоминали[321] волка съ его длинными голенями, широкимъ лбомъ и умными на выкатѣ глазами.