ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Комнатка освщалась лампой безъ втораго стекла и была вся полна парами отъ самовара и отъ мокрыхъ вещей, воздухъ весь былъ пропитанъ запахомъ сырости, людей и табачнаго дыма. Изъ за перегородки слышался неумолкаемый гамъ арестантовъ.

– Здравствуйте, Нехлюдовъ, – сказала N.N., всегда такъ называвшая его. – Пролзайте, тутъ у окна просторно.

– Что вы такая красная? – сказалъ Нехлюдовъ Масловой, которая радостно улыбнулась, встрчая его.

– Да вдь они всю дорогу пшкомъ шли. Измокли. Маша такъ совсмъ свалилась, – сказала N.N., указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.

– Чтоже, и вы бы отдохнули, – сказалъ Нехлюдовъ Масловой.

– Нтъ, мн не хочется.

– Не хочется, а сама дрожитъ, – сказала фельдшерица. – Ступай, Катя, грться, а я перетру.

Сначала была большая кутерьма въ этомъ уголк, но потомъ все понемногу устроилось. Печка растопилась. Набатовъ принесъ крынку молока. Вс подсли къ столу, кто на мшки, кто на нарахъ, кто стоя, и за чаемъ завязался общій разговоръ. Подс

лъ и Семеновъ, въ которомъ Нехлюдовъ увидалъ большую перемну съ тхъ поръ, какъ онъ не видалъ его. Онъ, очевидно, таялъ и, какъ вс чахоточные, не хотлъ признавать этого и подозрительно и зло встрчалъ устремленные на него взгляды.

– Ну разв это люди? – говорилъ онъ про утреннюю исторію съ Петькой. – Вдь этакого человка ничмъ не проймешь. И мерзкая толпа эта....

– Нтъ, чтожъ, толпа хотла защитить, – сказалъ Вильгельмсонъ.

– Да, но сейчасъ же и покорилась. – Долго воспитывать.

– Вотъ мы это и длаемъ и будемъ длать, – сказалъ всегда бодрый Набатовъ.

– Да, въ Якутк

, гд нтъ людей....

– И Якутка не вчная.

– Разумется, – послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.

– Вотъ какъ хорошо. И вы тутъ, – обратилась она къ Нехлюдову. – А я какъ выспалась. А ты чтожъ, Катя?

– Да я ничего.

– Какъ ничего? Вся дрожитъ. Да зачмъ ты босикомъ? Наднь, наднь мои валенки. А у насъ событіе. Катя, говорить?

Лицо Масловой залилось румянцемъ.

– Отчегожъ не говорить, – сказалъ серьезно и мрачно Вильгельмсонъ. Вс это знаютъ. Я просилъ Катю быть моей женой, да.

Вс замолчали. Маслова смотрла на Нехлюдова.

– Я думаю, что это очень хорошо.

– И я тоже думаю. Захару будетъ хорошо. Вопросъ только, разр

шатъ ли.

Стали обсуждать, какъ, кому послать прошеніе, письменно или по телеграфу.

Маслова надла валенки, но продолжала дрожать. Вильгельмсонъ не спускалъ съ нея глазъ, и она, очевидно, чувствовала это и волновалась.

Въ 11-мъ часу, посл ужина, мущины ушли въ камеру арестантовъ, гд Набатовъ устроилъ отдлить имъ уголъ. Женщины легли спать, а Нехлюдовъ ушелъ на квартиру, гд онъ остановился съ Тарасомъ.

Одинъ вопросъ жизни Нехлюдова былъ ршенъ. Маслова была другимъ человкомъ. Это была простая, хорошая, женственная женщина, понявшая прелесть любви и жертвы. Нехлюдову казалось, и онъ не ошибался, что и за Вильгельмсона она выходила, жаля его.

Оставался другой и самый важный вопросъ, общій, о томъ, что такое все это страшное, безумное, постоянно совершающееся злодяніе и какъ уничтожить его и чмъ замнить его, если признать, что оно вызвано желаніемъ исправленія существующаго зла.

*, ** № 90 (рук. № 22).

Глава......

– Ну вотъ и ваши, – сказалъ смотритель, когда надзиратель отперъ и отворилъ ему дверь въ небольшую камеру, очевидно назначенную для одиночныхъ, въ которой пом

щались вс 4 мущины: Вильгельмсонъ, Набатовъ, Семеновъ и Крузе.

– Хоть тсно, да отдльно. А кровати дв сейчасъ еще принесутъ. Ужъ не взыщите, господа: такое нынче у насъ скопленіе.

И толстый смотритель, желая быть ласковымъ, пыхтя ушелъ.

Набатовъ стоялъ подъ лампой и читалъ вслухъ мелко написанный листокъ почтовой бумаги, вымазанный товарищемъ Прокурора, который его читалъ, чмъ то желтымъ. Вильгельмсонъ сидлъ на койк, облокотивъ на упирающіяся на колни руки косматую черную голову. Крузе съ своимъ подвижнымъ лицомъ былъ весь вниманіе и то подходилъ къ чтецу, то садился на подоконникъ. Семеновъ лежалъ на кровати и слушалъ. И съ перваго взгляда на него Нехлюдовъ, невидвшій его около недли, замтилъ большую перемну. Марья Павловна не преувеличивала, говоря, что ему плохо. Онъ лежалъ, подложивъ подъ щеку худую, всю высохшую руку, съ которой заворотился рукавъ ситцевой рубашки, и щека его, нетолько та, на которой онъ лежалъ, но и та, которая была наружу, была румяная, пятномъ подъ выдающимся маслакомъ. Глаза горли злобнымъ блескомъ. Онъ, очевидно, не желая этого, злобно оглянулъ вошедшаго Нехлюдова и опять уставился на чтеца.

– Получили письма? – сказалъ Нехлюдовъ.