ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Онъ нынче, получивъ только на имя Набатова, переслалъ ихъ черезъ подкупленнаго сторожа, когда его не хотли пускать въ острогъ. Кром тяжелаго чувства, которое испытывалъ Нехлюдовъ отъ того, что былъ вынужденъ учтиво и притворно уважительно обращаться съ начальствомъ, для того чтобы быть въ состояніи помогать арестантамъ, у него было еще другое страданіе – это то, что въ нкоторыхъ случаяхъ онъ долженъ былъ поступать тайно: такъ, напримръ, передавать письма было одно средство – черезъ него. Нехлюдову было ужасно мучительно длать скрытное; онъ утшалъ себя тмъ, что противъ тхъ людей, которые, какъ прокуроры, не стыдились читать чужія письма и мучаютъ всячески невинныхъ людей, простительна скрытность, но всетаки, всякій разъ, длая что нибудь тайное, онъ мучался.

– Письмо, очень спасибо Вамъ. Сейчасъ кончаемъ, – сказалъ шопотомъ Крузе, подавая руку и опять босыми ногами переходя къ подоконнику. – Садитесь тутъ.

Семеновъ, несмотря на злобный взглядъ, очевидно относившiйся не къ Нехлюдову, поманилъ его къ себ и указалъ мсто подл себя на койк, подобравъ немного ноги. Нехлюдовъ слъ.

«Мать прізжала къ нему, но онъ никого не узнаетъ; не узналъ и ее, – продолжалъ читать Набатовъ, – онъ питается хорошо, но доктора говорятъ, что это и есть дурной признакъ, что онъ неизлчимъ».

– Это про Плотова изъ Казани, – прошепталъ Крузе Нехлюдову. – Про Неврову знали только, что она все еще на вол и, кажется, детъ или у

хала заграницу.³³⁹

– И все? – спросилъ шопотомъ Семеновъ, поднимая большie блестящіе глаза на Набатова.

– Все. Хорошо, что Хирьяновъ [?] не взятъ и что Саша Макошенская все работаетъ.

– Хорошаго мало. Не взяли нынче, такъ завтра возьмутъ. Не могу забыть Герцена словъ: «Чингисханъ съ телеграфомъ», – заговорилъ Семеновъ. – Онъ всхъ задушитъ.

– Ну, не всхъ. Я не дамся.

– Да, не дашься, а вотъ сидишь въ кутузк.

– Покамста сижу. Дай срокъ.

– Да вотъ, какъ Платовъ, сойдешь съ ума или просто, какъ Невзоровъ, издохнешь, – продолжалъ Семеновъ, задыхаясь.

И начали разговоръ о Платов, о томъ, какой это былъ человкъ: ясный, открытый, твердый, горячій, всмъ пожертвовавшiй для дла и цломудренный.

– Я думаю, отъ этого онъ и погибъ, – сказалъ Крузе³⁴⁰ и тотчасъ же, глядя на Набатова, подмигнулъ на Вильгельмсона, продолжавшаго сидть, закрывъ лицо руками.

Нехлюдовъ понялъ, что это значитъ то, qu’on ne parle pas de. pendu…³⁴¹ Онъ зналъ, что какъ и вс, за рдкими исключеніями, люди, просидвшіе въ кр

пости, выходили оттуда тронутыми, такъ и Вильгельмсонъ сильно психически пострадалъ въ крпости. У него были виднія, которые онъ признавалъ не галлюцинаціями, a видніями, и не любилъ говорить про это.

Посл разговора о Плотнов, объ его удивительной энергіи и доброт стали перечислять другихъ погибшихъ. И страшно было слушать, какъ, одно за другимъ называя имена, говорили о достоинствахъ человка и потомъ кончали: «зарзался, сошелъ съ ума, разстрлянъ, повшенъ».

Особенно остановились на двухъ: Синегуб – бывшемъ мировомъ судь, удивительномъ, какъ говорили, по чистот души, нжности и твердости убжденій до самой смерти человк, повшенномъ въ одномъ город, и другомъ юнош, единственномъ, обожаемомъ матерью сын

Огинскомъ, обворожительномъ и прелестномъ юнош, разстрлянномъ въ другомъ. Говорили больше Набатовъ и Крузе. Семеновъ молчалъ, не перемняя позы и прямо въ стну глядя лихорадочно блестящими глазами.

– Да, удивительное дло, – говорилъ Набатовъ, – какое страшное вліяніе имлъ на людей Синегубъ. Онъ однимъ своимъ видомъ производилъ неотразимое обаяніе. Помните старообрядца въ Нижнемъ?

– А что? Да, ты разсказывалъ. Да, это удивительно, разскажи еще.

– Когда меня взяли въ Саратов и держали въ Нижнемъ, со мной рядомъ сидлъ старикъ старообрядецъ. Я видалъ его въ коридор, – классическій старовръ – клиномъ бородка, сухой, благообразный, пахнетъ кипарисомъ. Только приходитъ вахтеръ и говоритъ, что проситъ повидаться со мной старичекъ. Видно, далъ ему. Ну, хорошо, очень радъ. Пошелъ. Приводитъ этого старика. Старичекъ вошелъ, и въ ноги мн. Что вы? Я такъ кланяюсь, потому узналъ, что ты одной вры съ вьюношемъ Синегубомъ. Правда это? Правда. Ну вотъ я и кланяюсь, потому что видлъ, какъ везли его на шафотъ, на казнь; я вмст въ острог сидлъ, и видлъ я, какъ онъ прощался со вс

ми и евангеліе держалъ, и вс плакали, онъ радостенъ былъ, и какъ сіяніе отъ него шло. Истинной вры человкъ былъ. Вотъ я, видвъ это, сказалъ себ: «найду людей этой вры и поклонюсь имъ, чтобы открыли мн». Сказываютъ, ты этой вры. Вотъ я и пришелъ поклониться теб. Открой мн свою вру». Удивительный былъ старикъ. Сказалъ я ему, что хотимъ, чтобы вс люди были братьями, чтобы вс за однаго и всякій за всхъ. Ну, какъ умлъ, сказалъ. Не поврилъ – все допрашивалъ, какъ мы молимся.....

Вс помолчали. Семеновъ вдругъ поднялся:

– Дай мн папироску.

– Да вдь нехорошо теб, Петя, не надо.

– Давай, – сердито сказалъ онъ.