Птичий город за облаками

Мальчик стоит рядом, по щиколотку в грязи, прячет лицо под капюшоном и смотрит, как терпеливо и кротко Луносвет поднимает и опускает ресницы. Его шкура, которая прежде была серебристой и на солнце вспыхивала маленькими радугами, теперь стала серой. Над гноящейся раной на холке вьется облако мух, и Омир понимает, что это первые весенние мухи.

Константинополь

Те же месяцы

Анна

Из журчащей темноты поднимается свинцовая чаша, ртуть замешивают с водой, Мария пьет. Они идут домой через снегопад, дороги не видно. Мария распрямляет плечи.

— Я могу идти сама, — говорит она. — Я прекрасно себя чувствую. — И тут же едва не попадает под телегу.

С наступлением темноты она дрожит в каморке:

— Я слышу, как они бичуют себя на улице.

Анна прислушивается. Город за окошком совершенно тих, только падает на крыши снег.

— Кто, сестра?

— Их крики так прекрасны.

Теперь Марию колотит. Анна укутывает ее во все, что у них есть, — нижнюю рубаху, шерстяную юбку, плащ, платок, одеяло. Приносит железную грелку для рук, наполненную углем, но Мария все равно трясется. Сколько Анна себя помнит, сестра была рядом. Но надолго ли это?

Над городом небо преображается с каждым часом: пурпурное, серебряное, золотое, черное. Сыплет снежная крупа, потом мокрый снег, потом град. Вдова Феодора заглядывает в щелочку ставней и бормочет стих из Евангелия от Матфея: «Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные». В кухне кухарка Хриса говорит, что, раз настали последние времена, можно хотя бы прикончить запасы вина.

На улицах судачат то о странной погоде, то о числах. Некоторые утверждают, что прямо сейчас султан ведет из Эдирне двадцатитысячную армию. Другие возражают: мол, у султана почти сто тысяч воинов. Сколько защитников сможет выставить умирающий город? Восемь тысяч? Кто-то замечает, что ближе к четырем тысячам, из которых лишь три сотни знают, как натянуть арбалет.

Шесть лиг стены со стороны моря, три лиги сухопутных стен, сто девяносто две башни — как четырем тысячам человек их оборонять?

Императорская стража изымает оружие, чтобы раздать его защитникам, но во дворе перед воротами Святой Феофании Анна видит воина рядом с жалкой кучкой ржавых клинков. То она слышит, что молодой султан говорит на семи языках и читает древние стихи, прилежно изучает астрономию и геометрию, милостив к подданным и терпим ко всем верам. Через час ей говорят, что он кровожадный демон, что при вступлении на престол он приказал утопить своего младенца-брата, а затем отрубил голову тому, кому это поручил.

Вдова Феодора запрещает вышивальщицам говорить о надвигающейся угрозе. Им можно только обсуждать иголки, стежки да славить Бога. Обмотать проволоку крашеной ниткой, сложить обмотанные проволочки по три, сделать стежок, перевернуть пяльцы. Как-то утром вдова Феодора очень торжественно награждает Марию за прилежание: поручает ей вышить двенадцать птиц, по числу апостолов, на зеленом аксамитовом оплечье, которое пришьют к епископскому облачению. Мария дрожащими пальцами берется за работу, шепчет молитву, вставляя в пяльцы зеленый шелк и продевая нитку в иголку. Анна смотрит и удивляется: в день какого святого епископы наденут парчовые облачения, если наступает конец света?

Снег падает, смерзается, тает, и город затягивает ледяным туманом. Анна спешит в порт и находит Гимерия — он трясется от холода рядом со своей лодочкой. Уключины и весла обледенели, лед блестит в складках его рукавов и на якорных канатах немногих купеческих судов, еще стоящих в порту. Гимерий ставит на дно лодки жаровню, зажигает уголь и обходит на веслах рыбачьи сети. Анна меланхолично любуется, как искры взмывают в туман и тают позади лодки. Гимерий вытаскивает из-за пазухи связку сушеного инжира, жаровенка теплится у их ног, словно радостная теплая тайна, припрятанный для особого праздника горшок с медом. Они едят, с лежащих весел капает вода, и Гимерий поет рыбачью песню про русалку, у которой груди размером с ягнят, вода плещет о борт, а потом Гимерий, посерьезнев, рассказывает, что вроде бы перед нападением сарацин на город генуэзские капитаны вывезут всех, кто сможет достаточно им заплатить.

— Ты сбежишь с ними?

— Меня посадят на весла. Грести посменно день и ночь, по пояс в собственных ссаках? Когда двадцать сарацинских галер пытаются протаранить тебя или поджечь?

— Но городские стены выдержали столько осад, — говорит Анна.

Гимерий снова начинает грести, уключины скрипят, нос лодки разрезает волны.

— Мой дядя говорит, прошлым летом к императору приходил венгр-оружейник. Он знаменит тем, что делает машины, которые обращают каменные стены в прах. Однако венгр требовал в двадцать раз больше бронзы, чем есть во всем городе. А нашему императору, говорит дядя, не на что нанять сто фракийских лучников. Он беднее церковной крысы.

Море плещет о мол. Гимерий, тяжело дыша, поднимает весла над водой.

— И?..

— Император не смог заплатить венгру. И тот отправился искать, кто ему заплатит.