Птичий город за облаками

Потом вызывает с полки Атлас и, чувствуя в груди горе и злость, точно сжатые пружины, бродит по дорогам Земли. В зимнем свете мелькают офисные небоскребы, на светофоре остановился мусоровоз в потеках грязи, дальше Констанция огибает холм и видит огороженный, сияющий огнями комплекс с охраной в воротах, за которые камеры Атласа не заглядывают. Констанция пускается бегом, словно гонится за нотами далекого, недостижимого пения впереди.

Как-то ночью, после шести недель одиночества в гермоотсеке № 1, Констанции снится, что она в столовой. Столы и лавки исчезли, на полу нанесло глубокие барханы ржаво-красного песка. Констанция кое-как выбирается в коридор, идет мимо закрытых дверей пяти-шести кают и заходит на ферму № 4.

Стены исчезли, во все стороны тянутся выжженные бурые холмы. Потолок — клубящаяся красная дымка, а тысячи стеллажей тянутся на километры и до половины занесены песком. Возле одного стеллажа она находит папу; он стоит на коленях, спиной к ней, песок сыплется сквозь его пальцы. Как раз когда она хочет тронуть его за плечо, он оборачивается. На лице соленые потеки, ресницы в пыли.

— У нас в Схерии, — говорит он, — была за домом ирригационная канава. Даже когда она высыхала…

Констанция резко просыпается. «Схерия» — просто слово, которое звучало в папиных рассказах о доме. «В Схерии на Беклайн-роуд». Констанция знала, что это ферма, на которой родился и рос папа, но он всегда говорил, что здесь жизнь лучше, чем там, и Констанции никогда не приходило в голову поискать Схерию в Атласе.

Она ест, причесывается, прилежно высиживает уроки, говорит, пожалуйста, Сивилла, прямо сейчас, Сивилла.

Сегодня, Констанция, ты вела себя образцово.

— Спасибо, Сивилла, теперь мне можно в библиотеку?

Конечно.

Она бежит к коробке с бумажками, пишет: «Где находится Схерия?»

Схерия, Σχερία — земля феаков, мифический остров изобилия в «Одиссее» Гомера.

Непонятно.

Констанция берет новый листок, пишет: «Покажи мне все библиотечные материалы про моего папу». С третьего яруса к ней слетает тонкая пачечка документов. Свидетельство о рождении, сертификат об окончании средней школы, написанная учителем характеристика, почтовый адрес в юго-западной Австралии. Когда Констанция переворачивает пятую страницу, на стол спрыгивает тридцатисантиметровый трехмерный мальчик — младше, чем она сейчас. «Привет!» Он одет в джинсы и джинсовую куртку, на голове — шапка рыжих кудряшек. «Меня зовут Итан, я из Наннапа в Австралии, и я люблю ботанику. Давайте я покажу вам свою теплицу».

Рядом с ним появляется строение из деревянных рам и примерно миллиона разноцветных пластиковых бутылок, разрезанных, сплющенных и сшитых между собой. Внутри, на аэропонных стеллажах, отчасти напоминающих ферму № 4, в десятках лотков зеленеют растения.

Здесь, в нашей глухомани, как выражается моя бабушка, у нас куча неприятностей, из последних тринадцати лет — только один зеленый. Три лета назад весь урожай посох, потом случился падеж скота от клещевой инфекции, может, слышали про такое, и ни одного дождливого дня за последний год. Все растения, которые вы здесь видели, я вырастил меньше чем на четырехстах миллилитрах воды в день на стеллаж, это меньше, чем человек выделяет с потом за…

Когда он улыбается, Констанция видит его резцы. Она знает эту походку, это лицо, эти брови.

…вы ищете волонтеров любого возраста со всего мира, так почему я? Бабушка говорит, лучшее во мне — что я никогда не вешаю нос. Я люблю новые места, новые знания, а больше всего люблю исследовать загадки растений и семян. Будет невероятно круто поучаствовать в такой миссии. Новая планета! Дайте мне шанс, и я не подкачаю.

Констанция хватает листок бумаги, вызывает Атлас, вступает в него, и длинная иголка одиночества пронзает ей грудь. Когда папа увлеченно о чем-нибудь говорил, из него проглядывал этот мальчик. Фотосинтез был любовью его жизни. Он говорил, что растения несут в себе мудрость, которую людям не понять — слишком краток их век.

— Наннап, — говорит Констанция в пустоту. — Австралия.