Публикации в журнале «Нева»

В псевдониме, кроме его основной утилитарной, практической составляющей, содержится и второй компонент, эмоционально насыщенный смысл которого не поддается арифметическим подсчетам и количественным оценкам. Псевдоним — это еще и веселая игра, карнавальное озорство, невинное плутовство, изощренная шутка, мистификация. Одно дело — прийти в строго ограниченное временем и пространством сословное общество в черной маске или маскарадном костюме, которые теряют всякое значение сразу по окончании мероприятия, и другое дело, когда эта маска в виде литературного или театрального псевдонима становится неотделимой частью твоего творческого лица. Такие мистификации становятся частью национального фольклора и входят в общую историю отечественной Литературы или Театра. Петербург может гордиться тем, что две, пожалуй, самые блестящие в истории художественной культуры России мистификации, которые связаны с вымышленными именами Козьмы Пруткова и Черубины де Габриак, являются составной частью его литературной биографии. Оба эти псевдонима хорошо известны читающей публике. Один из них коллективный, объединивший известных четырех представителей скучающей «золотой молодежи» середины XIX века. Другой — индивидуальный. Он был присвоен декадентствующими умниками не очень счастливой, обделенной мужским вниманием небольшой поэтессе. Обе мистификации вошли в золотой фонд петербургской городской мифологии, и мы посвятим им отдельную часть нашего очерка.

Мало кто из писателей избежал соблазна хоть раз в жизни воспользоваться псевдонимом. Особенно в ранний период творчества. Боязнь быть подвергнутым остракизму и ядовитым насмешкам, которые могли раз навсегда испортить, а то и перечеркнуть будущую творческую карьеру, толкало авторов к изощренному изобретательству. Появлялись псевдонимы настолько невероятные, что уже сами по себе представляли интерес исследователей. Пушкин однажды подписался литерой «Я»; Маяковский — последней буквой своего имени — «ъ» (Владимиръ); Карамзин — «О. О…»; Андрей Белый — «2Б», что можно было расшифровать, зная только его подлинные имя и фамилию: Борис Бугаев. Были в истории русской литературы и более замысловатые псевдонимы. Некоторые из них состояли из арабских цифр, математических символов, формул, геометрических фигур, письменных обозначений номера или параграфа, знаков препинания, латинских букв, слов и даже целых выражений. Каждый из этих псевдонимов мог быть расшифрован и объяснен.

С известной долей условности псевдонимами можно считать и многочисленные прозвища, которые фольклор присвоил своим любимцам. Некоторые из этих прозвищ становились подлинными псевдонимами. Они были письменно зафиксированы в качестве авторской подписи под произведением. Все члены литературного общества «Арзамас» имели прозвища. Пушкина за его яркость и непоседливость называли «Сверчком». Однажды Пушкин использовал это прозвище в качестве псевдонима. Так он подписал стихотворение «К портрету Жуковского». Иногда прозвища становились псевдонимами независимо, а часто и вопреки воле их носителей. Так пародии и эпиграммы на флегматичного и неповоротливого друга Пушкина Антона Дельвига, которого за кажущуюся леность называли «Мусульманином», а за полноту — «Султаном», лицеисты подписывали: «Галиматьин», «Лентяев», «Недотыка».

Понятно, что далеко не все псевдонимы фиксировались письменными аналогами, многие продолжали существовать в устном пользовании, пополняя золотыми жемчужинами арсеналы городской мифологии. Одни сохранились в веках, другие — преданы забвению. Но все они, без какого бы то ни было исключения, сыграли исключительно важную роль в понимании как личной, так и творческой жизни писателя или поэта. Рассказам о них и их знаменитых носителях мы также посвятим наше повествование.

2