Пуля для карателя

За стенами звучали нестройные залпы, гудел генератор. Монотонно бубнили люди. «Óйче наш, ктóрый йéстещ в нéбе, них щи свíнчи и́ме Твóе! них пщи́йдже кролéство Твóе…» — монотонно выводил какой-то богомол. Охранник ударил прикладом по решетке, грозно гавкнул — молитва оборвалась. Узники стонали, ворочались, кто-то надрывно, с мокротой кашлял. Иван мог видеть лишь одну клетку через проход, в ней что-то шевелилось, вздыхало, потом объявилась сравнительно молодая остроносая физиономия с фонарем под глазом. Мужчина кутался в длинный не по росту пиджак, горло было обмотано рваным шарфом. Он небрежно глянул на сидящего напротив человека в офицерской форме, прижал нос к решетке, чтобы разглядеть что-то сбоку, но попытка не удалась, и он, раздраженно фыркнув, отступил обратно к стене.

— Товарищ, подожди… — с хрипом выдавил Иван по-польски. — Где мы находимся?

— Свинья тебе товарищ… — презрительно задрав нос, ответил остроносый. В принципе, логично, мундир германского офицера абы на кого не надевают.

— Подожди, товарищ, не смотри, что я в этом… — Что было, то и надел… Скажи, где мы?

— На Остецкой, где еще. — Нос ненадолго вылез из мрака и снова исчез.

Иван вспомнил. Улица Остецкая — на границе центральной части Варшавы и Старого города. Два квартала к северу от полевого штаба 9-й армии, к которому примкнули отдел военной разведки. Здесь всегда стояли немцы — стояли непоколебимо, как скала, хотя восставшие предпринимали попытки их отсюда выбить. Тюрьма гестапо и СД напротив уцелевшего костела Святого Стефана — когда-то популярного приходского храма в готическом стиле. До войны напротив церкви находилась психиатрическая лечебница, куда частенько доставляли буйных, поэтому особо перестраивать помещения гестаповцам не пришлось. «А что, удобно, — подумал Иван. — Нагрешил — тут же сбегал через дорогу, грехи списал — особенно если священник знакомый… Скоро и тебя, Иван Максимович, в утиль спишут, а священник кое-кому индульгенцию выпишет…»

Опять засасывало отчаяние. Он не боялся смерти — вообще редко о ней думал и ничего в ней не понимал. Делай то, что нужно, выполняй свою работу, будь честен перед самим собой — и не надо думать ни о какой смерти. Если думаешь — значит, притягиваешь. И сейчас не думай! Думай о том, как не признаться на допросе. Это трудно, фактически невозможно, учитывая специфику заведения и разработанные специалистами методики по выявлению нужных сведений. В этом плане, конечно, жирный минус, что его не убили…

Иван сидел, обняв голову, и заставлял взять себя в руки. Он сильный мужик, а не поможет сила, использует хитрость и смекалку. Ничего ужасного не случилось. Череп целый, шишка пройдет. Переломов нет, гематомы рассосутся. Все остальное — ничтожные царапины. Подумаешь, жандармы переусердствовали, когда везли его в тюрьму…

От самовнушения стало лучше, возвращались силы.

— Эй, приятель… — снова позвал он, — ты здесь?

— Ну, здесь, чего надо? — подумав, сообщила темнота.

— Звать как?

— А что?

— Просто…

— Ну, Януш… Януш Ковальский…

— И за что тебя в тюрягу?

— Ну, пся крев, за карманную кражу в трамвае… — оскалился сиделец. Это был невысокий жилистый паренек с русыми волосами, измазанными грязью и кровью. Родители наградили тонкими чертами лица и острым носом — эдаким а-ля Буратино. — Не сошлись с нацистами по ряду принципиальных вопросов, понял? Из восставших я, что тут непонятного. Дали немцам жару, все наши погибли, а меня… — Он вздохнул и замолчал.

«А тебя по-хорошему должны были шлепнуть на месте, — подумал Иван, — как, собственно, и по-плохому. А не тащить в тюрьму гестапо, чтобы выделить отдельную жилплощадь и возможность безнаказанно болтать с соседями. Провокатора подсунули? Но ведь должны понимать, что опытный разведчик на такой примитив не поведется… Или опытный разведчик опытному разведчику рознь? Ты, избитый, раскисший, отчаявшийся, готов плакаться в жилетку первому встречному-поперечному?»

— А тебя за что прибрали? — поинтересовался Януш.

— За дело, — проворчал Иван. — Здесь невиновных не держат. Камер не хватит, чтобы невиновных закрывать…

— А имя у тебя есть?

— Да было где-то…

— Вот я так и знал! — всплеснул руками паренек. — Я перед ним, как на духу, все про себя рассказываю, а он, оказывается, вон какой… И какого дьявола ты первым ко мне полез, а? — Он обиделся и убрался в темноту.

Ивану стало смешно, он тоже отступил, присел на нары. Впечатление об арестанте не складывалось, да и в текущей обстановке это было не самое важное.

— Не пойму я тебя, добрый человек, — бурчал с противоположной стороны прохода Ковальский. — Форма на тебе немецкая, я бы даже сказал, офицерская, но выглядишь ты как последний бродяга. Потрудились над твоей внешностью — душу отвели. Видно, сильно ты насолил нацистам, верно? Провокатором ты быть не должен — где это видано, чтобы провокаторов подбрасывали в немецкой форме? Странный ты какой-то. Может, ты и правда немец, только провинился перед своими? Если в мундире, значит, и по-немецки можешь болтать, и по-польски чешешь, словно сам из Лодзи или Кракова…