Пульс Хибин. Сборник

— Хвалят за — как это пишут? — изобретательность, находчивость, инициативу... А какая тут находчивость, если школа в аварийном состоянии, а рабочих рук нет. Находчивость... РСУ наше — триста человек всего, техника его — одни слезы... Кто будет делать? Находчивость... А не откроешь школу к 1 сентября — голову снимут, инструкции нарушишь — тоже... Находчивость...

Тяжелая фигура Василия Ивановича наполнена терпением, неторопливостью, медвежьим упорством. Манера повторять одно какое-нибудь слово для маскировки напряженной работы мысли: как решить задачу?

По понедельникам в 15 часов — прием граждан по личным вопросам.

— Даже если ничего сделать не можешь — внимательно выслушай человека, не спеши сам, не торопи его... Глядишь, выговорится, изольет свою жалобу — легче ему станет, — излагает Василий Иванович одну из своих заповедей.

...Пожилой человек требует, чтобы выселили из квартиры соседа и квартиру отдали целиком ему. Переезжать сам — в отдельную квартиру! — гражданин ни за что не хочет. Требует одного — изгнать соседа, который ему ненавистен: пусть знает! Такой, по его мнению, плохой этот сосед, что согнать того с насиженного места — самое малое еще наказание, лучше бы сжечь живьем. Преступлений никаких сосед, к сожалению, не совершил, признает гражданин, но он такой противный, что и вообразить невозможно.

А почему гражданин решил, что горисполком удовлетворит его злой каприз? Довод у него совершенно неожиданный:

— Я всю жизнь и во всем власти подчинялся, во всем без исключения — понимаете? Пусть один раз и она мне подчинится...

Долго и терпеливо слушает Киров старика, потом втолковывает, что квартиру надо разменивать, а лучше всего — помириться. Каюсь, я бы этого склочника так урезонивать и не смог бы, и не стал бы. Но — помогло! Повеселел старичок, выговорившись, даже улыбнулся:

— А я к дочке перееду! — вдруг сказал он. — Давно она меня зовет. Ее квартиру и мою комнату мы враз обменяем на бо́льшую!

Жилье, жилье... По понедельникам только о нем и речь, только из-за него и плач.

— Я семнадцать лет здесь отработала, муж — восемь, детей у нас трое, а комнат всего две — четырнадцать метров и десять... Работаю в кинотеатре, а кинотеатру не дают... Все, кто и меньше нашего ждал, давно уже получили, а нам все — «потерпите» да «потерпите»...

Следующая просится в общежитие. Семь месяцев замужем, прежде жила у мамы, оттуда выписалась, к мужу не вписалась — через неделю после свадьбы начал муж пить...

— Год встречались — все хорошо было. А тут — на тебе. Каждый день с кулаками набрасывается, — говорит она.

Другая просит отдельную квартиру. Какими-то мертвыми движениями разворачивает газету, вынимает оттуда клок волос, разорванное платье. Это ее волосы и ее платье — набросился на нее сосед по квартире. Мужу заступиться за себя она не позволила — боялась, что покалечит он соседа... А у мужа — судимость, хоть и давняя, но все-таки... Так что жизни нет. Плачет.

Молодой мужчина просит любую жилплощадь: живет в однокомнатной квартире с бывшей своей женой. Этот не плачет.

Очередницу удалось успокоить, сообщив ей, когда конкретно получит она квартиру. Другой сказали, когда именно дадут ей место в общежитии. В квартиру с драчуном направили милиционера. Молодому человеку объяснили порядок принудительного размена...

И так — каждый понедельник. Основная проблема — жилье. Но уходят люди в лучшем настроении, чем приходят, — терпение головы и его сотрудников заразительно. Чем-то это напоминает прием у хорошего врача...

— Неделями придумываешь, — жалуется Василий Иванович, закрывая больной глаз (разболелся, видимо, из-за общей усталости), — как ту или иную задачу решить, кому что сказать, с кем переговорить... Ведь только так дела и делаются. Только так...

Ходит и ходит по комнате, поясняет не то мне, не то кому-то: сгнили два нижних венца в домике-музее его однофамильца, надо ставить музей на капитальный ремонт, а тут еще школа, а денег нет. Вот и думает голова — как же быть?

Походив по кабинету, едет за 25 километров в музей. Там, пиная лопатой трухлявые балки сгнивших венцов, пытается убедить себя и директора музея, хрупкую красивую женщину с доверчивым, нервным и одновременно обиженным взглядом, что, дескать, еще годик простоит... Потом, не убедившись и не убедив, предлагает чуть-чуть подлатать — поставить новый «стул» (подпорку), сменить пару бревен... Сам при этом улыбается, что-то вычисляет... Наконец делает вид, что уступил. Директор довольна: уговорила его, увальня, скупердяя, бездушного человека...

Возвращаемся в горисполком, Василий Иванович по своим телефонам выясняет что-то. И тут наблюдаю я впервые неожиданную с Василием Ивановичем метаморфозу — снимает он трубку, из медлительного медведя превращается в хищника из породы кошачьих — нос заострился, глаза зажглись, движения стали быстрыми, речь стремительной:

— Киров говорит... По вопросу, по которому вы запретили обращаться... Музей Кирова рушится!.. А вот так! Перекос недопустимый! Сам проверял! Посетителей страшно впускать!.. Тридцать тысяч... Так. Спасибо. Спасибо!