Воздушные эти графики таили в себе горизонты девяностых годов, в глубь которых собеседники не просто заглянули, а вошли, как говорится, по долгу службы, уже осмотрелись по сторонам, вымерили масштаб и решили не общие проблемы, а частности повседневной жизни предстоящих пятилеток: где и сколько нужно добыть руды, с каким содержанием полезного компонента, как ее переработать, обогатить, отправить.
Эта умственная работа, включавшая и обыденный устный счет, и обоснованные зримыми свойствами будущего прогнозные оценки, не изнуряла опытного доктора наук В. В. Гущина и его молодого помощника Юрия Демидова, а подхлестывала фантазию обоих. Они дышали воздухом будущего.
Обыкновенное, рядовое, заурядное, как я понял, собеседников никак не устраивало. Они жили и работали в ином измерении: «Нельзя выторговать красивое решение. Мастерство управления зависит от числа альтернатив. Нет выбора — нет и управления... Тогда приходится топать вслепую».
Кому этот принцип оказался не по силам, те давненько отошли в сторону, приговаривая: «Издевается начальство. Думать заставляет. Да еще впрок...»
Юрий Васильевич Демидов в заданную скорость вошел, впрягся с начала шестидесятых годов, когда подошла вторая волна ударной хибинской стройки.
вот что писал в те самые годы хибинский наш гость, поэт Виктор Соснора. Этот сосноровский «сад» казался нам приятным поэтическим преувеличением. Из глубоких, холодных котлованов, разгороженных опалубкой, его мог разглядеть истинно поэт, включив свою машину воображения и оказавшись на три пятилетки впереди нас, в нынешних Апатитах.
В обратном адресе мы указывали тогда два слова: Новый город, вкладывая в них весь жар торопливых сердец. Скорость, азарт, желание удачи — не славы, а именно каждодневной удачи — объединяли нас. Всякое воспоминание о собственном деле, не единоличном, а исполненном сообща, невольно возвышает дух.
Смотрю сейчас на Юру Демидова, легендарного парня, и вспоминаю одну фразу первого секретаря нашего горкома Левы Светлова, влюбленного во все вокруг. Он слишком сильно и самоотверженно любил жизнь, Лева Светлов, и потому, видно, раньше всех ушел из нее. Лева говорил: «Парни, у нас есть человек, который уже сейчас достоин памятника».
Это он имел в виду Юру Демидова, и никого другого...
Почему-то рассудок и чувства возвращают меня к той декабрьской ночи 1963 года, в подземку Кировского рудника.
Что в той ночи, что в той подземке?
Горняки, как всегда, пробивались в гору, вслед за откосно падающей апатитовой жилой. Отбивали руду от массива, дробили, подымали ее на поверхность. Каждую смену переодевались: нижнее белье, ватные брюки, фуфайка, подшлемник, каска с лампочкой. Шли в нарядную, к лифту рудничной шахты. Нарядчицы шутят: «На Севере своеобразный климат между людьми. Народ потому и держится...»; «Говорят, у нас люди дольше сохраняются. Вон Михал Васильич — вечнозеленый».
Отметившись, входили в лифт. «Всякий непонятый сигнал есть сигнал «стоп» — надпись у ствола. Спускались в сырую штольню очередного горизонта. Сочится вода сквозь руду. Рычит в темноте перфоратор. «Рудишка неплохая», — делятся сменщики главным своим впечатлением. «План даете?» — «Мы без плана не ходим». Длинные составы вагонеток с рудой. Над головой — торкретбетон штрека. На стенке крупный плакат по технике безопасности:
— Максималистами мы были в то время, — Юра Демидов как-то с ходу осаживает меня сегодня, не поддерживает возвышающих дух воспоминаний. Он сидит в кресле, опираясь руками на палочку, «клюшку», как сам говорит. — По шестнадцать часов в горе торчали или на стройке. Комплиментов — стеснялись. Мата не стеснялись, а слова «прибыль» — стыдились. Тачки одноколесные, пять штук лебедок маленьких — и вся механизация. Скважины длиной сорок метров заряжали перед взрыванием деревянными палками-шомполами, забойниками. Рабочие в поту, в майках. Сражение перед каждым взрывом. Смотреть даже было тяжело. Согласись? И производительность завязана: потолок.