Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820

Песню подхватили вместе с припевом мужик Долбило и ратник Гвоздило и, наотмашь размахивая топорами, двинулись следом за марширующим Карнюшкой.

Некому березку заломати,Некому кудряву заломати!Люли-люли, заломати!

Люли-люли, заломати…

Но они и сами опешили, когда на сцену, подпевая им во весь голос, расхристанный, в расстегнутом сюртуке и спадающих штанах, нетвердой, дерганой походкой, из чего можно было заключить, что он или вдребодан пьян или хорошо играет свою роль, выбрался гувернер Иконников. Впрочем, второе было исключено, во всяком случае, занятые в спектакле знали, что пьесой его появление не было предусмотрено.

— Православные! Только что получено известие! — завопил Алексей Николаевич, возводя очи горе. — Двадцать шестого августа у села Бородина Главнокомандующий князь Голенищев-Кутузов дал французам решительное сражение. С Божьей помощью русское войско не уступило в нем ни шагу. Кровь наших проливается за спасение Отечества! Если надо, то мы встанем на место погибших братьев! Бог укрепит наши силы, и злодей положит кости в русской земле! — Он стал стучать по полу ногой. — Вот тут!

— Это пьеса или правда? — стали спрашивать друг друга в зале зрители, но никто не знал ответа. — Но совершенно ясно, что он и в самом деле пьян! А? Вам не кажется?

— Кажется…

— Ура-а! Ура-а! Кутузову-у ура-а! — вопил Иконников.

— Ура-а! Приехал Кутузов бить французов! — поддержали его и мужик Долбило, и ратник Гвоздило, и целовальник с графином, а сам гувернер Иконников достал вдруг из кармана сюртука фляжку и с криком: «Пью в честь славного русского оружия!» — стал пить из горлышка прямо на сцене.

Публика была уже открыто возмущена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,

в которой Наполеон приходит в Москву, никого

не дождавшись на Поклонной горе, а Московский

гарнизонный полк покидает Кремль согласно Регламенту

Петра Великого. — Пожар Москвы, мародерство,

пьяная чернь. — Бегство Наполеона из Кремля

в Петровский дворец. — Задница русской бабы. —

Возвращение Наполеона в Кремль. — Россия пожирает

сынов твоих, Франция. — Осень 1812 года

Наполеон стоял у окна в кремлевских палатах; за окном уже второй день полыхало багровое зарево московского пожара. Солдаты по его приказу пытались гасить огонь вокруг Кремля, но прекратить пожары, возникавшие то тут, то там, не удавалось. Маленький, пухлый господин в ночной рубашке и в накинутом поверх халате не спал вторые сутки. С самой Бородинской битвы он никак не мог избавиться от простуды, которая мучила его, теперь и спалось плохо. За окном было светло, словно днем; горело Замоскворечье, хорошо видное из окон Кремлевского дворца.

Этот пожар начался сразу после того, как французские войска вошли в Москву. Русские еще не успели выйти из Москвы, а французы уже входили; порою войска шли по соседним улицам в одну сторону, но, по согласованию с Милорадовичем, который командовал арьегардом русских и договорился о том с Мюратом, послав к нему офицера Акинфова с письмом, они друг друга не трогали, заключили соглашение о ненападении, которое утвердил и извещенный об этом император Наполеон. На словах Милорадович просил передать русского офицера Неаполитанскому королю, что французы, если хотят занять Москву целой, должны дать им спокойно выйти, с артиллерией и обозом. В противном случае он, Милорадович, будет драться перед Москвой до последнего человека и вместо Москвы останутся одни развалины. Неаполитанский король знал Милорадовича и не сомневался, что так оно и будет: французы прозвали генерала Милорадовича русским Баярдом за его смелость и благородство. Пока договаривались, казаки смешались с французами и сам Мюрат, Неаполитанский король, разодетый, как всегда, в пух и прах (он один во всей армии носил на шляпе большой султан из белых страусовых перьев), не отказал себе в удовольствии обменять у одного из старших казацких офицеров его бурку на дорогие золотые часы.