Пушкин и Грибоедов

Еще резче и подробнее та же мысль проведена в статье «Еще раз Базаров» (1869): «Тип того времени, один из великолепнейших типов новой истории – это декабрист… Русская литература не могла до него касаться целые сорок лет, но он от этого не стал меньшим» (ХХ, 341). И далее, там же: «Если в литературе сколько-нибудь отразился, слабо, но с родственными чертами, тип декабриста – это в Чацком. В его озлобленной, желчевой мысли, в его молодом негодовании слышится здоровый порыв к делу, он чувствует, чем недоволен, он головой бьет в каменную стену общественных предрассудков и пробует, крепки ли казенные решетки. Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу, и если он уцелел 14 декабря, то наверно не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим лицом. Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, – сделался бы католиком, ненавистником славян или славянофилом, – но не оставил бы ни в каком случае своей пропаганды, которой не оставлял ни в гостиной Фамусова, ни в его сенях, и не успокоился бы на мысли, что “его час не настал”. У него была та беспокойная неугомонность, которая не может выносить диссонанса с окружающим и должна или сломить его, или сломаться. Это то брожение, в силу которого невозможен застой в истории и невозможна плесень на текущей, но замедленной волне его <…>. Чацкий не мог бы жить, сложа руки, ни в капризной брюзгливости, ни в надменном самобоготворении; он не был настолько стар, чтоб находить удовольствие в ворчливом будировании, и не был так молод, чтоб наслаждаться отроческими самоудовлетворениями. В этом характере беспокойного фермента, бродящих дрожжей – вся сущность его» (ХХ, 342–343).

Резко, вплоть до контраста трактуя различие литературных героев, Герцен умеет видеть их родство. В своей капитальной работе «О развитии революционных идей в России» он ставит в центр пушкинского Онегина и типологию героев выстраивает вокруг него: «Чацкий, герой знаменитой комедии Грибоедова, – это Онегин-резонер, старший его брат. Герой нашего времени Лермонтова – его младший брат» (VII, 204). Акцентированное возрастное различие героев – это отсылка к различию исторического времени, формировавшего их, времени патриотического единения нации – и разобщения ее в годы реакции.

Исторический подход Герцена к оценке ситуации точнее в оценках поколений, чем его эмоциональные суждения. Герцена, Огарева и еще персонально немногих декабристы действительно разбудили, а если они действительно хотели своей жертвой разбудить целое поколение, то добились обратного. Массы увлекают победы, поражения пугают. Поколению этого времени, которое вслед вступало в активную жизнь, предъявил прокурорский счет Лермонтов.

Финал «Горя от ума» открытый. Чацкий уезжает «искать по свету, / Где оскорбленному есть чувству уголок». Найдет ли? Даже и среди внесценических персонажей комедии встречаются такие, которые годились бы Чацкому в друзья; а вот встретятся ли они или разминутся на историческом распутье? Но Чацкий и внутренне (может, до поры) отнюдь не чувствует себя одиноким: в своих монологах он упоминает о молодых думающих людях и говорит от лица «мы». Процент вероятности осуществления той или иной версии высчитать невозможно – и не нужно; в конце концов дело может решить случай. При всем том прорицание Герцена не отменяется, имеет полное право на существование (хотя выразительнее выявляет самого публициста, а не героя комедии).

Кстати, ближайший сподвижник Герцена Н. П. Огарев считал нужным отметить, что герой комедии (в рамках ее действия) не принадлежал к тайному обществу. «Образ действий Чацкого он связывает не с тактическими установками тех или иных декабристских организаций, а с “энтузиастическим” мироощущением большинства лучших русских людей всего того этапа жизни, когда назревало первое революционное выступление против самодержавия»172

.

По делу декабристов привлекались 579 человек, признаны виновными 289. Самый расклад многозначителен.

По духу времени и вкусу

Он ненавидел слово «раб».

Зато попался в Главный штаб

И был притянут к Иисусу.

Так написал Грибоедов в автоэпиграмме. В советские годы признавалась только программа-максимум: выделялись именно нелегальные вольнодумцы. Упускалась из виду программа-минимум, а «по духу времени» слой легальных вольнодумцев был плотным и широким. Здесь были люди значительные: и наши Грибоедов и Пушкин, и «декабрист без декабря» Вяземский. Эту общественную среду можно именовать околодекабристской. Она была широкой и пестрой. Здесь и Чацкому найдется место.