Пушкин и Грибоедов

Пофантазируем немного ради компрометации бестолковой фантазии – попробуем оборвать монолог героя на неподходящем месте. Чацкий ополчается против заимствованного покроя одежды – и вдруг да спохватится, что сам облачен в осмеиваемый фрак (такое противоречие иронически обращал против героя Добролюбов). Чацкий хулит «наш Север» за измену «старине святой» – и не осекается ли, припомнив свое того же дня заявление: «Что старее, то хуже»? Или обратим внимание на то, о чем критик пишет: «И не только драматически, но и комически выглядит герой, когда, обернувшись после горячего монолога о французике из Бордо, обнаруживает, что не слушал его никто…»166. В таком случае действительно смешным становился бы сам герой!

Но он оглядывается не раньше и не позже, как на словах о пяти-шести мыслях здравых. Эти мысли мудростью писателя не расшифровываются! Атрибуция их одна: мысли должны быть здравыми. Им не противопоказано быть грандиозными.

Велик Грибоедов. Щедр Грибоедов. Мудр Грибоедов. Он перед героем нормальным, ну, чуточку повыше других, обозначил ситуацию на уровне последних откровений. А подарок – не в радость. Даже к несчастью. Ситуация напрямую отсылает к остерегающему названию.

Чацкий ложной скромностью не страдает. Он не усомнится (и в том не ошибется), что и в его голове пять-шесть здравых мыслей уж точно найдется. Только вне зависимости от их содержания окружающим они не будут интересны. В этом суть откровения!

Глубину потрясения от такого открытия трудно измерить. Тут молчание равноценно оглушающему грохоту.

А можно ли угадать, что открылось сознанию героя?

Только не слишком ли претенциозен такой вопрос? Вносить в понимание произведений какие-то добавления, опущенные авторами? Очередной парадокс: именно это откровенное своеволие не противоречит, а соответствует воле художника: Грибоедов ждал, да не дождался его от своих современников. Впрочем, современники подсказки автора не знали. А представим себе: читатели открывают изданную автором книгу и читают в предисловии: «В превосходном стихотворении многое должно угадывать; не вполне выраженные мысли или чувства тем более действуют на душу читателя, что в ней, в сокровенной глубине ее, скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко одним намеком, – но его поняли, всё уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих сторон требуется: с одной – дар, искусство; с другой – восприимчивость, внимание».

Кульминация «Горя от ума» универсальна, всеохватна в своем размахе. Независимо от масштабности размышлений результат один: оглянешься – не факт, что твои здравые мысли разделят окружающие, которые утешаются мыслями своими.

Абстракция (включенная самим писателем!) разрушает сковывающие рамки времени, которое по таинственной очередности умеет актуализировать то одно, то другое. Добавлю и я свою лепту в мысль Гончарова, что «Горю от ума» не угрожает старение: именно потому, что комедия, в других местах отдав дань конкретике, здесь не расшифровывает содержание пяти-шести здравых мыслей (или даже одной, но решающей мысли); стало быть, оно оставляет местечко для тех треволнений, которые в сей час подбросит быстротекущее время, которое не торопится разрешать старые конфликты, заботливо подновляя их, зато щедро изобретает конфликты новые. Исторически конкретное «Горе от ума» распахнуто в беспредельные исторические дали.

«Горе от ума» демократично. Оно исходит из того, что человеку желательно не просто жить, но и обдумывать свое житье. В какой нормальной голове пять-шесть дельных мыслей не заведется? И пусть повод для возникновения их будет совсем иной!

Есть такое понятие – общечеловеческие ценности. Но если разобраться, это размытая идеальная обобщенность. Нет таких ценностей. Ни одной. Каждая из предлагаемых в таком значении может быть оспорена, практикой отринута инакомыслящими. А еще натолкнемся на историческую изменяемость утверждающихся ценностей.

С грустью хочется привести цепочку недоуменных вопросов из статьи О. М. Сомова, одного из первых (и умных) критиков «Горя от ума»: «Неужели у нас, в литературном быту, никогда не будет общего, единодушного и единогласного признания хорошего за хорошее и дурного за дурное? Неужели одна половина литераторов всегда будет расценивать без пощады хорошее за то только, что другая, противная ей половина, нашла его хорошим? <…> Когда ж составится общее мнение, которое очищает вкус народа и способствует просвещению века?»167. Да, предлагаемого (независимо от того, как к нему относиться) не будет никогда. Даже если «хорошисты» качеством своих аргументов сумеют переманить на свою сторону более половины читателей (на том спасибо!), все равно они не смогут убедить всех. (Современный исследователь сетует: «Как нет общепонятного Грибоедова, так нет и общедоступного Чацкого. Нет и не было никогда»168. Добавлю: и не будет впредь – на вкус, на цвет товарищей нет).