Пушкин и Грибоедов

Законом ямба является не педантичное соблюдение метрической схемы, но система отклонений от нее, свобода импровизации, бесконечные возможности убыстрения и замедления ритма. Не потому ли ямб, именно он, так распространен в поэзии, тогда как трехсложные размеры обладают более жесткой метрической схемой, а потому и более монотонны? Впрочем, «любой стихотворный размер обладает чрезвычайно большим количеством степеней свободы, смена которых и определяет его разнообразие и выразительность» (с. 44).

Ударность первой стопы то и дело подчеркивается спондеем, иногда ослабленным, иногда сильным: «Мóй дя′дя самых честных правил…»; «Слóв мóдных полный лексикон»; «Гдé, гдé смятенье, состраданье?» и т. п. Примеров таких много, но и еще: «Что с вами? – Так. – И на крыльцо». Ударение в стопе «Что с вáми?» явно противоречит логическому ударению (разговор тет-а-тет, и подчеркивание адресата неуместно); необходимо «Чтó с вами?» Аналогичный пример: «Тáк он писал темно и вяло…»; конечно, не «так óн». Такие дополнительные ударения (с сохранением «незаконного» и с потерей формально необходимого в стопе ямба) выходят за рамки спондеев и принимают внеметрический характер: «óн по-французски совершенно / Мóг изъясняться и писал…»

Ритмическая свобода «Евгения Онегина» удивительна. И если бы речь шла только о преодолении монотонности ямба, то уже можно говорить о выразительности приема. Об интонационном разнообразии Пушкина писала Л. М. Мышковская: «…По богатству интонационной системы никто из русских поэтов – ни до, ни после него – не был ему равен, и в этом интонационном богатстве, многоголосости Пушкина, несомненно, одна из причин, делающих его стих до предела эмоционально наполненным и выразительным»99. Уже только этого так много! Но у Пушкина ритмические акценты очень часто еще и содержательны. Мышковская выделяет такой фрагмент: «С ней речь хотел он завести / И – и не мог». «Одно это “и – и не мог”, с резкой, длительной паузой на неожиданном месте (почти в начале строки), словно пропуск слова, сжатость, невысказанность, – делает чрезвычайно ясным чувство героя. Особо выделенная пауза, синтаксический строй всей фразы создают почти прозаическую, говорную интонацию и лучше всякого слова делают все недосказанное совершенно ощутимым» (с. 31).

Просто удивительно! Пушкин в повествовании неукоснительно выдерживает четырехстопный ямб, а описываемые предметы и ситуации постоянно меняются. Идет описание вальса – и описание выходит на ритм вальса – раз-два-три!

Однообразный и безумный,

Как вихорь жизни молодой,

Кружится вальса вихорь шумный:

Чета мелькает за четой.

Будет описание мазурки. Ритм этого танца не соотносится с ритмом четырехстопного ямба, и Пушкин выбирает другой подход, с опорой на звукопись. В мазурке есть шаги с подпрыгиванием, и поэт изображает два способа исполнения танца: один – тяжелый, с акцентом на приземление, другой – воздушный, когда нога пола едва касается. Два стиля исполнения мазурки – в полном соответствии со смыслом описания – великолепно переданы звукописью:

М

азурка раздалась. Бывало,

Когда гремел мазурки гром,

В огромной зале всё дрожал

о,

Паркет трещал под каблуком,

Тряслися, дребезжал

и рамы;

Теперь не то: и мы, как дамы,

Скользим по лак

овым доскам.

Тут даже повторяющиеся в двух описаниях звуки заметно различаются: вначале вроде бы мягкое л звучит резко и твердо; глухое к вначале не заметно, сливается с общими шумами, а под конец обособляется, становится ритмичным, «щелкающим».

Общим рифменным законом романа Л. П. Гроссман выдвигает «принцип легкой рифмовки, заведомо доступной и незатейливой, придающей наиболее разговорный характер повествованию»100. Пушкин широко рифмует глаголы, отглагольные существительные, слова слишком схожие и т. д. «Но этот намеренно матовый фон рифмовки Пушкин своеобразно оживляет различными приемами. Богатая рифма в самых разнообразных ее видах как бы уравнивает ценными образцами это обилие рифм приблизительных, легких, достаточных, обычных и проч.» (с. 152).

Хочу выделить две необычные рифмы. Вот начало «запевной» строфы романа:

«Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог».