Пушкин и Грибоедов

Так Пушкин начинает произведение, которое в посвящении сам определяет, как «собранье пестрых глав, / Полусмешных, полупечальных, / Простонародных, идеальных…» Сплав разнородных элементов можно видеть уже в начальном четверостишии, не минуя рифмы. К слову, здесь и вторая пара рифм высокого уровня, поскольку найдено созвучие слов, разных по типу, существительного и глагола, рифма звучная (правил – заставил). А включена и особо редкая – омонимическая, т. е. состоящая из тех же самых букв (звуков); при этом не просто дублируется слово (например, в «Бесах»: «Хоть убей, следа не видно» – «В поле бес нас водит, видно»; рифмуются наречие и вводное слово. Добавляется и игра в модальность: отрицание теряет указующую на нее частицу, а уверенности в утверждении если и добавляется, то чуть-чуть). К созвучию, основному свойству рифмы, добавляется игра со смыслом слова.

Своеобразие выделенной рифмы в том, что рифмами-омонимами становятся не слова, а часть слова и составная рифма из двух слов; в результате происходит грамматическая игра приставки и частицы. И никакого формализма! Уместно использование просторечия, хотя по форме это речь, но не произносимая, мыслительная. Предполагается ожидаемое поведение персонажа «не в шутку», а в сообщение об этом проникает именно шутка, не исключающая самоиронию.

И еще чрезвычайно выразительный пример.

И вот уже трещат морозы

И серебрятся средь полей…

(Читатель ждет уж рифмы розы;

На, вот возьми ее скорей!)

На поверку здесь созвучие более глубокое, каламбурное, за счет составной рифмы: морозы – рифмы розы. Попутно хочу исправить странную, непонятную ошибку Ю. М. Лотмана, который посчитал: «Сам Пушкин только однажды использовал, кроме “Евгения Онегина”, “мороза – роза” (“Есть роза дивная: она…”)»101. Дело обстояло иначе. До «Онегина» Пушкин действительно не употреблял такой рифмы (рифмовались, начиная с Лицея, довольно часто, розы – слезы, а в связке с ними, угрозы – грезы – прозы; есть рифма о розах – на лозах; в «Кавказском пленнике» рифма дана с изменением звучания слова железы – слезы; вариант мужской рифмы встречается, но очень редко: роз – слез – коз). Осмеянная рифма нарочито литературна, поскольку зарифмованные предметы погодно несовместимы. Это подчеркнуто и Пушкиным, а до него, что показывают комментаторы, – Вяземским («И, в самый летний зной в лугах срывая розы, / Насильственно пригнать с Уральских гор морозы»). Благодаря каламбуру в «Онегине» Пушкин включает (без всякой иронии!) эту рифму в свой репертуар, преодолевая ее отчетливую литературность. Он находит простой, естественный путь, придавая «розе» метафорический характер, а метафору не страшит ни жара, ни холод!

Но бури севера не вредны русской розе.

Как жарко поцелуй пылает на морозе!

А вот строки, которые, конечно, на слуху, – в «Медном всаднике»:

Люблю зимы твоей жестокой

Недвижный воздух и мороз,

Бег санок вдоль Невы широкой,

Девичьи лица ярче роз.

Препятствия на пути можно обходить, а можно и преодолевать!

Добавлю еще: отношение к рифмообразованию меняется – когда с движением времени, когда по индивидуальному представлению. Маяковский считал неудачными, недопустимыми рифмы с близким буквенным составом (резвость – трезвость). Пушкин ради такого звучания пренебрег даже правдоподобием деталей.

Они дорогой самой краткой

Домой летят во весь опор.

Теперь подслушаем украдкой

Героев наших разговор…

Сомнительно, что к соседям вело несколько дорог, достаточно было одной. При этом был возможен и где-то путь, срезая, прямее, но тропинкой, не для езды в упряжке, а наши герои ведут разговор с ленцой, неспешный, сидя рядом. Такой разговор невозможен в скачке «во весь опор».

Но заметим еще, что Маяковский в критикуемом примере рифмы сталкивает слова одной части речи, тогда как у Пушкина найдено редкое созвучие прилагательного с наречием: второе слово на один звук длиннее, а дальше полное совпадение; даже разница двух букв в середине слов (т / д) в произношении унифицируется.

Звучание слова создает не только рифмы, его значение шире: возникают ритмические связи.

Еще бокалов жажда просит

Залить горячий жир котлет,

Но звон брегета им доносит,

Что новый начался балет.

Очевидно, что «бокалов – брегета – балет» скреплены аллитерационной связью, а «брегета – балет» образует еще и внутреннюю рифму. Данное четверостишие богато аллитерациями, своеобразно расположенными; ниспадая, они переходят из строки в строку: ж

ажда – жир, залить – звон, но звон доносит – новый начался.

Здесь нет возможности исчерпать все выразительные ресурсы поэтического слова. Но попробуем еще проследить развитие взятого на выбор сквозного поэтического образа на уровне тропа – сравнения, метафоры, метафорического эпитета.

Остановим внимание на поэтическом образе бури и производных от него; легко предположить, что в «Евгении Онегине», размышлении о судьбе человека, вполне естественно возникают ассоциативные апелляции к мощному и грозному стихийному явлению.