Пушкин и императрица. Тайная любовь

Обратимся к рисункам поэта на полях рукописей. Слева, у списка русских царей – веревка с петлей, «удавка», отсылающая к 13 июля 1826 года, – казни декабристов в Петропавловской крепости и к известной перефразировке Пушкиным мыслей г-жи де Сталь: «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкой». У текста: «В гранитный вал втекла Нева» – рисунок бойниц (!) Петропавловской крепости. У стихов «И вдруг, как зверь, остервенясь, на город хлынула» Пушкин рисует ногу военного (!) со шпорой на ботфорте. О каких реалиях истории свидетельствуют эти графические комментарии? Как известно, в стихотворении «Арион» 1827 г. Пушкин отразил события 1825–1826 гг.: «Погиб и кормщик (!) и пловец. Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою…».

По закону сцепления понятий следует вывод, что Пушкина – Ариона выносит волнами «бури» 1825–1826 гг. на тот же берег острова-скалы – Петропавловской крепости.

Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце, под скалою.

На гравюре Патерсона рыбак сушит свою влажную сеть именно под скалою крепости, что еще раз подтверждает историческую емкость поэтики Пушкина.

Итак, Пушкин «стремится привычною мечтою» к печальному острову истории. Ни один исследователь не обратил внимания и на то обстоятельство, что известное пушкинское сравнение: «Нева металась как больной в своей постели беспокойной», – является буквальным переводом Дантовой Флоренции, мятущейся в политическом хаосе.

Привожу «довольно слабый перевод» М. Лозинского по сравнению с переводом Пушкина:

…Флоренция моя!Поймешь сама, что ты, как та больная,

Которая не спит среди перин.Ворочаясь и отдыха не зная…(«Божественная комедия»,изд. «Наука», 1962, с. 183)

Таким образом, Пушкин сближает бунт «Невы» с трагически оборвавшимся восстанием декабристов на Сенатской площади. Из всех пушкинских сближений явствует, что причиной безумия «бедного Евгения» послужило не наводнение 1824 года, а водоворот событий 1825–1826 гг., унесших жизнь «Параши», то есть мятеж декабристов и его трагический финал, что позволяет осмысленно прочитать многие темные места поэмы.

Пушкинский подсчет во Вступлении: «Прошло сто лет». После чего? По смерти Петра? 1725 + 100 – 1825 год.

Стихи 2 ч. «Медного всадника»:

Но бедный, бедный мой Евгений,Увы! Его смятенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял. Мятежный шум

Невы и ветров раздавалсяВ его ушах… Страшных думБезмолвно полон он скитался.

«Прояснившиеся», то есть не безумные (!) мысли приводят Евгения на Сенатскую площадь:

Прояснились в нем страшно мыслиОн узнал и место, где потом играл,Где волны хищные толпились…Вспомнил живо он прошлый ужасИ львов и площадь и Того, —

кто является «Робеспьером и Наполеоном – воплощением революции», – по определению поэта в «Заметках о русском дворянстве», – главным виновником происшедшего бунта «волн».

И с той поры, когда случалосьИдти той площадью емуВ его лице изображалосьСмятенье. К сердцу своемуОн прижимал поспешно рукуКак бы его смиряя мукуКолпак изношенный снималИ шел сторонкою.(5, 495)

Здесь следует остановиться, ибо Пушкин приподымает перед внимательным читателем первую завесу личности героя. «Изношенный колпак» юродивого Евгения отсылает исследователей к известным метафорам изношенного колпака Пушкина в стихотворении 1828 г. «В. С. Филимонову», при получении поэмы его «Дурацкий колпак».

[…] Хотелось в том же мне уборе

Пред Вами нынче щегольнутьИ в откровенном разговореКак Вы, на многое взглянуть.Но старый мой колпак изношен,Хоть и любил его поэт,Он поневоле мной заброшенНе в моде нынче красный цветИтак, в знак мирного приветаСнимаю шляпу, бью челом.Узнав философа-поэтаПод осторожным колпаком.

Поэтика стихов приводит к мысли, что под «осторожным» колпаком Евгения скрывался философ-поэт, подобно тому, как из-под колпака «Николки», «Христа ради юродивого псковского» – неосторожно «торчали уши» поэта Пушкина: «Нельзя молиться за царя Ирода – богородица не велит» (см. письмо к Вяземскому от 7 ноября 1825 года, XV, 240).