Читаем Пушкин как наш Христос полностью

Как вы помните. Дундуков-Корсаков был именно этим известен, как и Вигель, так что это тоже очень важная заповедь.


Чувствуете ли вы на себе народную ненависть?


Народную – нет. Она не народная.


Каково ваше отношение к мнению Бродского о том, что Пушкин выбран нашим поэтом, а при этом менее известный Баратынский более сильный поэт?


Бродский считал лучшим поэтом Баратынского, а не Пушкина, потому что, как Баратынский он мог, а как Пушкин – нет.

Знаете, это всегда такая вечная ревность Баратынского к Пушкину, кстати, и к Лермонтову тоже. У нас есть два симметричных поэта. Есть Кушнер, продолжающий Фета очень точно, и есть Бродский, продолжающий Баратынского. Вот они так рядом и стоят – симметричные две фигуры. Хотя Кушнер, может быть, Тютчева продолжает в большей степени.

Маленький, сухонький Кушнер и вечно отчаянный и мизантропичный Бродский – это вот такая пара. Но то, что рядом с Пушкиным никто из них и близко не стоял, по-моему, совершенно очевидно.

А Пушкин в это время странным образом раздвоился, я думаю, на Слуцкого и Самойлова.


Как на ваш взгляд сочетается нравственная легитимность и сталинизм?


Good question. Они сочетаются довольно прямым образом. Я могу по-разному относиться к книгам Радзинского, хотя очень люблю его самого, и он человек хороший, достойный. Вот как раз сегодня я его интервьюировал на «Коммерсанте», и выйдет в воскресенье это интервью на радио, там он много дельного говорит о Сталине. Конечно, гибель Сталина была предопределена тем, что он эту самую народную легитимность утратил. Утратил он ее после 1949 года. И еще немного – бунты начались бы. Они уже начинались. Начинались они сначала с ГУЛАГа, где людям было нечего терять. Потом они бы распространились. Не нужно думать, что наш народ – вечный раб. Сталин просто помер вовремя, а если бы не помер, то кончил бы совершенно определенным путем.

Я думаю, что сталинизм и нравственная легитимность напрямую соотносятся: до войны еще была эта нравственная легитимность, после войны она была утрачена почти сразу.


Как вы думаете, с чем связано постоянное упоминание Пушкина как внука Ганнибалов, в то время как у него еще трое бабушек и дедушек?


Понимаете, вот как бы это сказать… на своих других трех бабушек и дедушек он не был так вызывающе похож. И потом, если перед вами посадить трех персонажей, один из которых негр, ваше внимание будет приковано к негру. Назовем его афроамериканцем, если кому-то так больше нравится, но именно арапские черты личности Пушкина нам чрезвычайно дороги – и как залог нашей всемирности, и как прямое преемство от Петра, и как африканский темперамент, и как, простите, глубокое родство между Россией и Африкой. Примерно тот же уровень трайбализма, примерно тот же уровень парламентаризма, тот же уровень каннибализма.


Правда ли, что Татьяне, когда она пишет письмо, тринадцать лет?


Неправда.


Некий доктор полагает, что Онегин просто не может любить ребенка.


Ну… Я понимаю, откуда пошло это заблуждение. От слов няни:

Мой ВаняМоложе был меня, мой свет,А было мне тринадцать лет.

Мол, что же ты-то, дура, дылда, в свои тринадцать мучаешься?

Наоборот. К сожалению, Татьяне такие прочные семнадцать-восемнадцать, поэтому она, может быть, и не представляла для него особого интереса, а то глядишь…


Смотрели ли вы «Маленькие трагедии» в «Сатириконе»?


Да. Мне очень понравилось. Я вообще очень люблю «Сатирикон».


Какая театральная постановка больше всего про Пушкина?


Знаете, я видел пробы, где Колтаков играет Пушкина для хуциевского фильма, и лучше этого ничего себе нельзя представить. Наиболее близкое, как мне кажется, приближение к пушкинской эстетике – это Высоцкий в роли Дон Гуана, типологически очень близкая фигура. Но я не теряю надежды поставить когда-нибудь своего «Каменного гостя» и знаю, как бы я его поставил.

Это, наверное, кощунство ужасное, но мой Дон Гуан был бы отвратительный тип, Лаура была бы толстая, вульгарная баба и пела бы она не «Я здесь, Инезилья…», как поет она у Швейцера, а пела бы она «Вишню», тоже пушкинское стихотворение.

И вмиг зарезвился амур в их ногах,Пастух очутился на полных грудях.
Перейти на страницу:

Похожие книги

10 мифов о России
10 мифов о России

Сто лет назад была на белом свете такая страна, Российская империя. Страна, о которой мы знаем очень мало, а то, что знаем, — по большей части неверно. Долгие годы подлинная история России намеренно искажалась и очернялась. Нам рассказывали мифы о «страшном третьем отделении» и «огромной неповоротливой бюрократии», о «забитом русском мужике», который каким-то образом умудрялся «кормить Европу», не отрываясь от «беспробудного русского пьянства», о «вековом русском рабстве», «русском воровстве» и «русской лени», о страшной «тюрьме народов», в которой если и было что-то хорошее, то исключительно «вопреки»...Лучшее оружие против мифов — правда. И в этой книге читатель найдет правду о великой стране своих предков — Российской империи.

Александр Азизович Музафаров

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука