Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Часть II. Как Царь не давал гнобить Пушкина

22 марта 1830 г. Император Николай Павлович писал графу Бенкендорфу:

«…В сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; а если возможно, запретите его журнал»[145].

Фаддей Булгарин, как известно, был заклятым врагом Пушкина и в своем журнале «Северная пчела» объявил поэму «Полтава» и только что вышедшую в свет VII главу «Евгения Онегина» «совершенным падением» таланта Пушкина[146], что собственно и вызвало возмущение Императора Николая.

Это далеко не единственный пример того, как в действительности с первых же дней коронации Николай I относился к Пушкину.

Подробно об этом повествует эта глава.

Снисходительный цензор

«Прекрасное начало»

Слова Императора, сказанные в разговоре 8 сентября, что он освобождает Пушкина от обычной цензуры и сам будет читать его произведения, прозвучали многообещающе, но что они означали на деле, Пушкин не вполне понимал. Он отправил или собирался отправить несколько своих стихотворений Дельвигу для альманаха «Северные Цветы» и Погодину для его будущего журнала. И что? Нести их на просмотр Царю? Смешно – других дел у Государя нет…

Правда, кое-какие разъяснения Пушкин получил в письме от Бенкендорфа: «Сочинений ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: Государь Император сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором» (XIII, 298).

А. Х. Бенкендорф

Пушкин не придал значения этому письму. Возможно, даже прочел его не очень внимательно. До того ли ему было! Двухчасовой разговор с Царем, освобождение из ссылки, вихрь встреч с друзьями, которых он не видел столько лет! Да и кто такой этот Бенкендорф, Пушкин тогда еще не знал. Пушкин даже не ответил на письмо.

Однако очень скоро ему пришлось убедиться, что пренебрегать письмами от иных не следует.

Бенкендорф – Пушкину

22 ноября 1826. С.-Петербург

«Милостивый государь, Александр Сергеевич!

При отъезде моем из Москвы, не имея времени лично с вами переговорить, обратился я к вам письменно с объявлением Высочайшего соизволения, дабы вы, в случае каких-либо новых литературных произведений ваших, до напечатания или распространения оных в рукописях, представляли бы предварительно о рассмотрении оных, или через посредство мое, или даже и прямо, Его Императорскому Величеству.

Не имея от вас извещения о получении сего моего отзыва, я должен однако же заключить, что оный к вам дошел; ибо вы сообщали о содержании оного некоторым особам.

Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную вами вновь трагедию.

Сие меня побуждает вас покорнейше просить об уведомлении меня, справедливо ли таковое известие, или нет. Я уверен, впрочем, что вы слишком благомыслящи, чтобы не чувствовать в полной мере столь великодушного к вам монаршего снисхождения и не стремиться учинить себя достойным оного.

С совершенным почтением имею честь быть ваш покорный слуга

А. Бенкендорф» (XIII, 307)

Пушкин умел читать между строк (да и кто в России этого не умеет?!) и понял, что внезапно свалившееся на него «монаршее снисхождение», сменившее былую монаршую немилость (а проще говоря, ссылку), может столь же внезапно перемениться в обратном направлении. Два тут же написанных Пушкиным письма свидетельствуют, что он очень хорошо это понял.

М. П. Погодину

29 ноября 1826

«Милый и почтенный, ради Бога, как можно скорее остановите в московской цензуре всё, что носит мое имя – такова воля высшего начальства;

покаместь не могу участвовать и в вашем журнале … Некогда пояснять, до свидания скорого. Жалею, что договор наш не состоялся.

Александр Пушкин» (XIII, 307)

И характерная приписка на адресе: «…для доставления как можно скорее господину Погодину».

А уж Бенкендорфу Пушкин ответил – просто не узнать гордого и независимого поэта:

«Милостивый государь Александр Христофорович,

Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, которое удостоился получить от Вашего превосходительства и которым был я тронут до глубины сердца. Конечно, никто живее меня не чувствует милость и великодушие Государя Императора, также как снисходительную благосклонность Вашего превосходительства …