Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Вскоре выяснилось, что стихи представляют собой отрывок из элегии Пушкина «Андрей Шенье». Сам Шенье был казнен республиканцами во время Французской революции в последние дни кровавого террора Робеспьера, а встревоживший всех отрывок (кстати, не допущенный цензурой в печать), представляет собой не что иное, как перевод стихов Шенье, написанных им перед казнью. Шенье вспоминает о надеждах, которые породила революция:

Разоблачался ветхий трон;Оковы падали. Закон,На вольность опершись, провозгласил равенство…

(II, 398) —

и о том, что революция принесла в действительности:

О горе! о безумный сон!Где вольность и закон? Над намиЕдиный властвует топор

(и т. д. – см. выше)

Иными словами, убийцами и палачами Шенье, а за ним Пушкин называет не легитимных правителей, а экстремистское крыло французских революционеров, захвативших власть.

Впрочем, пока всё это выяснилось, Пушкину пришлось не раз и не два побывать на допросах и потратить немало нервов.

По свидетельству некоторых источников, Император Николай во время беседы 8 сентября 1826 г. предъявил Пушкину этот фрагмент, спросив, он ли его написал, на что Пушкин дал соответствующие разъяснения. Кто озаглавил этот фрагмент «На 14 декабря» и кто занимался его распространением, Пушкин не знал.

В действительности ли Пушкина спрашивал об этом сам Царь, как утверждает Ф. Ф. Вигель[147], или дело ограничилось допросами в следственной комиссии[148], мы точно не знаем. Но важно, что в конце концов Пушкина признали к этому делу непричастным, а такое решение без ведома Царя едва ли могло состояться.

Не успела завершиться история с фрагментом из «Андрея Шенье», как над Пушкиным нависла новая угроза:

Снова тучи надо мноюСобралися в вышине…

(III, 116)

Весной 1828 г. дворовые люди отставного штабс-капитана Митькова пожаловались Санкт-Петербургскому митрополиту, что их барин читает вслух богохульное «развратное сочинение». Таковым оказалась «Гавриилиада», написанная Пушкиным в порядке насмешки над Марией Эйхфельдт еще в 1821 г. в Кишиневе[149]. Была создана специальная комиссия во главе с графом П. А. Толстым. Допросили Пушкина, который категорически отрицал свое авторство. Не то чтобы поэт боялся наказания – оно в принципе не могло быть строгим, – но ему было крайне неловко перед Царем, которому он обещал не сочинять и не распространять ничего подобного. И что же? Царь свои обещания выполнял, а он, Пушкин, вроде бы оказывался человеком без чести и совести.

Донесение о ходе расследования было направлено Императору, который находился тогда в действующей армии на Балканах. Николай I, к тому времени уже прекрасно понявший характер Пушкина, справедливо рассудил, что единственный способ заставить Пушкина сказать правду – это обратиться к его чести. «…Зная лично Пушкина, я его слову верю, – писал Николай графу Толстому с тем, чтобы это прочитали Пушкину. – Но желаю, чтобы он мог Правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем»[150].

Император не ошибся. Пушкин не счел возможным дальнейшее запирательство и написал лично Царю признательное письмо, которое было отправлено по адресу в опечатанном конверте. Николай и на этот раз распорядился прекратить дело, о чем 16 октября 1828 г. граф Толстой известил Пушкина. Формально следствие было закрыто резолюцией Николая I от 31 декабря 1828 г.: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено»[151].

Благополучное завершение истории с «Андреем Шенье» и особенно расследования об авторстве «Гавриилиады» окончательно убедили Пушкина в особом, можно сказать, уникальном отношении к нему Царя. И Пушкин решился на неординарный, смелый поступок: он посылает Государю сатирические строфы одного из ранних вариантов начальных глав «Евгения Онегина», в дальнейшем обозначенные Пушкиным как «десятая песнь»[152]:

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,Нечаянно пригретый славой,Над нами царствовал тогда… и т. д.

(5, 180)

Это – об Александре I. Вероятно, опыт «Андрея Шенье» и «Гавриилиады» подсказал Пушкину, что лучше, если он сам познакомит Николая I с этими строфами, чем если они, не дай Бог, всплывут когда-нибудь и будут доложены Царю помимо него.

Поскольку шаг был, повторяем, неординарный и рассчитанный на сугубо личное отношение к нему Царя, Пушкин решил послать это свое произведение не через Бенкендорфа, как обычно, а через А. О. Россет. Об этом Александра Осиповна вспоминает в «Автобиографии». Сохранился также конверт, адресованный ей Царем: «Александре Осиповне Россет в собственные руки»[153] – с ее пометой, что в этом конверте Николай I вернул ей десятую главу «Евгения Онегина»[154].