Пушкин в Михайловском

В 1842-м году брат мой Михаил отыскал в Пскове самый подлинник Пушкина, который теперь хранится у меня в числе заветных моих сокровищ»[275].

Михаил Пущин, тоже декабрист, участник восстания на Сенатской площади, после службы на Кавказе, в 1832 году поселился в Пскове и женился на С. П. Пальчиковой. Выбрал этот город, по-видимому, потому, что там жила сестра Екатерина Ивановна Набокова. У неё конечно, и «отыскал» он (скорее, не в 1842 году, а в 1832-м) подлинник стихотворения «Мой первый друг, мой друг бесценный!..»

Пушкин мог оставить свою рукопись только у Набоковых, которых в то время особенно часто навещал, в расчёте узнать что-либо о друге и всех осуждённых, томившихся в крепости перед отправкой в Сибирь. Генерал Набоков, принимая деятельное участие в судьбе шурина, в декабре уже писал о нём в Тобольск архиепископу Евгению Казанцеву.

Возможно, общение с семьёй Набоковых было главной причиной столь продолжительного пребывания поэта в Пскове осенью 1826 года — со второй половины ноября до середины декабря, не меньше трёх недель. Вряд ли такую задержку объясняет фраза в письме Вяземскому 1 декабря: «Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ую главу Онегина, я проигрываю в штос четвёртую: не забавно». Другая загадочная фраза в том же письме: «…еду к вам и не доеду. Какой! меня доезжают!.. изъясню после» — так и остаётся загадкой.

Из Пскова Пушкин отправил несколько писем в ответ на пересланные ему из Москвы: «Отовсюду получил письмы и всюду отвечаю». Кроме П. А. Вяземского он писал М. П. Погодину, кишинёвскому приятелю H. С. Алексееву и московскому В. П. Зубкову, С. А. Соболевскому, И. Е. Великопольскому. Пространное объяснение было отправлено А. X. Бенкендорфу в ответ на строгий выговор за чтения в Москве «Бориса Годунова», без особого на то разрешения. При письме прилагался список трагедии. Можно предположить, что это и имел в виду Пушкин под словами «меня доезжают». В письме Погодину звучит тревога: «…ради бога, как можно скорее остановите в московской цензуре всё, что носит моё имя — такова воля высшего начальства». Бенкендорф, милостиво соглашаясь передать «Бориса Годунова» на просмотр царю, напомнил о требовании обязательно представлять «высочайшему цензору» «все и мелкие труды блистательного вашего пера». Возможно, подготовка писарской копии трагедии для отправки Бенкендорфу была одной из причин задержки поэта в Пскове.

Пушкин не торопился в белокаменную, однако не позднее 20 декабря был уже в Москве.

Год 1827

«Убежал в деревню, почуя рифмы»

В середине июня 1827 года Пушкин писал из Петербурга П. А. Осиповой: «Пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хоть и различны — и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское…» А месяца полтора спустя, по его словам,— «убежал в деревню, почуя рифмы».

Приближалась осень — время года, которое он особенно любил, и его потянуло в свой скромный михайловский кабинет, где так хорошо работалось. Среди суетливой бесприютной жизни того времени только в Михайловском он мог чувствовать себя дома.

Здесь всё было по-прежнему. И усадьба, и парк, и «ветхая лачужка», где так же заботливо хозяйничала Арина Родионовна.

И для няни и для её питомца встреча была великой радостью.

Ещё в конце 1826 года Пушкин обращался к Арине Родионовне в стихах:

Подруга дней моих суровых,Голубка дряхлая моя!Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждёшь меня.Ты под окном своей светлицыГорюешь, будто на часах,И медлят поминутно спицыВ твоих наморщенных руках.Глядишь в забытые вороты

На чёрный отдалённый путь:Тоска, предчувствия, заботыТеснят твою всечасно грудь.То чудится тебе…

А в начале 1827 года получил от неё два письма: одно — рукою какого-то местного грамотея, другое — Анны Николаевны Вульф.