Пусковой Объект

Наконец, к полудню в проеме, как сказочная светлая принцесса, показалась стальная ваза. Восемь мощных тросов схватили ее за горловину и чуть-чуть, на пару сантиметров, приподняли над платформой. После того, как убедились, что тросы держат, монтажники раскрепили корпус. И крановщик потащил его к посадочному гнезду в центре зала. Над дырой застопорил. Проверили соосность. „Майна, — скомандовал Тюленев, — на самой медленной!” Ваза пошла в подпол. Села на постамент. Тросы ослабли. Все. Все! Победа! Начальники бросились обниматься и поздравлять друг друга. Монтажники закурили. Кто-то включил громкую связь на зал. Из репродукторов донеслась бравурная мелодия: „Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…” Тимофеев пошел к импровизированной трибуне, чтобы поблагодарить от имени руководства всех присутствующих монтажников и лично Тюленева. Последний не остался в долгу. Загасив ногой окурок, Иван Тюленев взглянул тепло на своих подчиненных и вдруг разом освободился от железных цепей и внутренних ограничений, сковывавших его горячую натуру на протяжении всего дня.

— Уважаемый Анатолий Ефимович! — торжественно начал он.

Собственно, эти три слова и были единственными цензурными словами в его пламенной речи. Затем полился мат. Он был густой и переплетающийся, уходящий своими корнями в допетровские времена. В арсенале художественной прозы и политической публицистики никогда не было ничего подобного по своей выразительности и эмоциональному воздействию. Все смеялись и дружно аплодировали. Он был истинным героем момента.

А Константин Иванович стоял в сторонке. Его глаза сквозь плиты пола и сталь корпуса видели уже весь реактор в сборе. Он видел, как в шестигранные отверстия коллектора устанавливаются сотни кассет с ядерной начинкой. Как они в центре этой стальной вазы образуют небольшой цилиндр — „активную зону”. Видел, как в первый раз в ней разгорается таинственный смертельный огонь цепной реакции.

„Уму непостижимо, — думал Василенко, — цилиндр диаметром всего полтора метра и высотой около метра. Кусок мертвой материи. И вдруг оживет, вспыхнет. И тепла этого крошечного источника хватит, чтобы обеспечить электроэнергией и опресненной водой целый город!”

Константин Иванович обежал глазами зал. Взгляд остановился на мощных натриевых насосах высотой с двухэтажный дом. На них вся надежда. Это они будут под давлением гнать потоки жидкого натрия в стальную вазу через шесть патрубков. Жидкий металл пройдет сквозь активную зону, охладит ее пыл и снова пойдет через верхние патрубки на вход насосов. Шесть независимых петель — это и есть самый опасный, первый контур охлаждения.

Константин Иванович закурил. Он непроизвольно достраивал мысленно технологическую цепочку: „…Натрий в этих петлях будет соприкасаться непосредственно с активной зоной. И значит, сам жидкий металл будет радиоактивным, „грязным”. Все помещения и боксы, где проходят трубопроводы первого контура, где установлены задвижки, фильтр-ловушки и другое оборудование, — все эти помещения и тоннели тоже будут „грязными” и опасными для обслуживающего персонала. Некоторые — просто смертельно опасными. Конечно, они прикроются тяжелыми свинцовыми дверями. Будут вывешены плакаты, запрещающие вход в них без дозиметристов. Из всех этих помещений мощная вытяжная вентиляция будет непрерывно отсасывать радиоактивные газы и аэрозоли и выбрасывать их через высокую трубу повыше и подальше, в приземный слой атмосферы. Часть радиоактивных нуклидов попадет в сбросные воды и, вполне вероятно, эпизодически пойдет в голубой прозрачный Каспий. Неминуемые издержки технического прогресса! И ведь кому-то все это пришло в голову? Эх, мать честная! Лучше бы мне на трактор — поле пахать…”

11

Несмотря на аргументированные претензии Померанцева к заводскому начальству, ему не давали ни одной штатной единицы для комплектования физической лаборатории.

— Глеб Борисович, не обижайтесь, — убеждал его директор МЭЗа Дмитрий Сергеевич Юрченко[2]

, — пустим реактор — тогда и карты в руки. А сейчас дозарезу нужны механики, технологи, прибористы. Каждая штатная единица на вес золота. Потерпите немного.

У Юрченко, помимо строящегося реактора, забот был полон рот: ТЭЦ, морской водозабор, опреснительные установки, станции приготовления питьевой воды, месторождение минерализованной воды в восьмидесяти километрах от города и десятки вспомогательных цехов и служб. Ему было сейчас не до физиков-теоретиков.

И вдруг неожиданно и настойчиво Глебу Борисовичу предложили срочно принять на работу в лабораторию талантливого физика из Алма-Аты Тлеуберды Зикиринова. Померанцев поморщился, мучительно вспоминая эту фамилию по публикациям в научных журналах. Но когда ему разъяснили, что это сын какого-то высокого партийного руководителя Казахстана, Глеб Борисович равнодушно пожал плечами: дескать, надо вам из дипломатических соображений пристроить отпрыска — пожалуйста, оформляйте: „Я не возражаю. Только я не дам всю лабораторию превратить в отстойник, наполнив его балластом”. Его заверили, что случай этот особый и единственный в своем роде.