Пусть проигравший плачет

Ну и картинка предстала моим очам! На кресле, свернувшись калачиком, с безмятежной и счастливой улыбкой храпел во всю мощь своих легких совершенно незнакомый мне мужик, «скованный» моими любимыми полотенцами, а на пороге торчала Ритка, восхищенно глядя на нас с Мельниковым, как будто мы ангелы, спустившиеся с небес.

Если я и могла до этого хоть что-нибудь понять, то теперь приходилось делать неимоверные усилия, дабы сохранить на своем лице подобие былого интеллекта. Мельников вот не смог, поскольку челюсть у него отвалилась, глаза стали похожи на два блюдца. Он периодически переводил взгляд с меня на Ритку, не минуя при этом фигуры безмятежно спящего и связанного мужика.

— Что тут у вас все-таки происходит? — уже отчаянно вопросил он. — Это кто?

— Убийца, — великолепно прояснила туманную ситуацию Ритка и сказала еще, что ей было так страшно с ним, а мы все не появлялись.

Мужика будить было рискованно — когда я дотронулась до него, он вытаращился на меня с такой злобой, что пришлось сразу вспомнить про то, что он убийца. Поэтому решила дать ему выспаться, чтобы снова не подвергать наши жизни опасности.

— Ладно, — сказала я, оставляя плечо убийцы в покое, — пошли на кухню. Объясним Мельникову, что у нас происходит. Может, пока мы разбираемся, и наш клиент очнется от Риткиных снадобий…

* * *

Мы расположились на кухне, заварив себе кофе, и повели былинный рассказ. Так как впечатления нас с Риткой переполняли, то получалось у нас это немного сбивчиво, к тому же говорили мы почти хором, поэтому Мельников все никак не мог понять нас до конца. Особенной абракадаброй ему показались мои непрошеные гости и звонки.

— Так, девочки, — наконец взмолился он, — если вы хотите, чтобы я хоть что-то понял, излагайте по порядку. А то у меня в голове творится какой-то Кафка, и я ничего не могу понять.

— Почему Кафка? — хором поинтересовались мы.

— Потому что я его понимаю так же плохо, как вас. Вроде пишет мужик с толком, а до меня суть не доходит… — пожаловался Мельников на великого австрийского писателя.

— До меня тоже, — вздохнула Ритка. Оба как-то поскучнели, и я заподозрила, что сейчас они начнут говорить о своем Кафке, начисто позабыв про то, что на моем кресле покоится почти безжизненное тело неведомого преступника.

— Ну уж нет! — закричала я. — Кафку обсудите потом, интеллектуалы хреновы! А сейчас будьте добры сосредоточиться на убийцах Арташеса Левоновича, потому как они явно вознамерились стать и нашими убийцами тоже! А я погибать еще не хочу — не такая уж старенькая!

Они пришли в себя и воззрились на меня в легком недоумении. Что их так поразило, ума не приложу, надеюсь, не мое нездоровое желание дожить до седин.

— Ритка, начинай, — мрачно сказала я. Ритка покорно кивнула и в очередной раз поведала историю своего безнравственного подсматривания в чужие окна. Когда она дошла до того момента, как в ее истории появился мой прекрасный образ, вступила я. Мой рассказ, конечно, отличался большим толком, поскольку я излагала все с деталями. Мельников нас очень внимательно выслушал, изредка вздыхая и покачивая головой, и, когда мы закончили, сказал:

— Какого, собственно, черта, вы, девочки мои хорошие, сразу в милицию не позвонили? Что это за игра в партизан на вас нашла? Вы хоть представляете, что это за личности?

— Нет, — честно признались мы, переглянувшись.

— Арташес Гараян… Старикан был тот еще. За плечами — не один срок, если подсчитать, боюсь, на свободе он прожил куда меньше, чем в зоне. Первая судимость была у него еще лет в шестнадцать, насколько я знаю…

— Откуда? Ты же ему во внуки годишься? — спросила Ритка.

— От верблюда, — усмехнулся Мельников, решив, что Ритка обойдется без пространных объяснений. — Так что вляпались вы, видимо, по самые ушки. И ладно это сделала Ритка, но от тебя, Татьяна, я такого не ожидал! Чего тебя-то на подвиги внезапно потянуло?

Ответа я на его вопрос не нашла, поэтому обошлась легким пожатием плеч. Потянуло и потянуло… Откуда я знаю, что на меня нашло? Может, мозги от жары потекли?

— Давайте думать, как выбираться, — тяжело вздохнул Мельников, смотря на нас с Риткой, как на потенциальных смертников. Обе мы, не сговариваясь, тоже вздохнули. Из солидарности.

Как-то вдруг очень сильно полюбилась жизнь с ее скупыми радостями и прелестями. Просто до слез захотелось жить, хоть мы и понимали всю безвыходность ситуации.

Мельников начал нам рассказывать про темные дела такого с виду безобидного старикана, а мы слушали. И, признаться, чем дальше он углублялся в свое повествование, тем грустнее нам становилось, поскольку Арташес Левонович не только сам отличался невыносимо скверным характером, но и друзья его были на редкость гадкими личностями.

* * *