Путь длиной в сто шагов

Когда я вернулся в Люмьер повидаться с семьей в ту первую зиму после своего переезда на север, я пересек заснеженную улицу, чтобы выпить чаю с мадам Маллори у нее в мансарде. В батареях что-то урчало, они наполняли квартирку уютным теплом, и мы устроились в старых креслах, пили кофе и откусывали маленькие кусочки от еще теплых мадленок, испеченных тут же, в «Плакучей иве». Она хотела узнать побольше о ресторане в стиле тапас, который только что открыл в Париже Паскаль. Он произвел в Париже сенсацию и ввел в моду бистро, в которых еду подавали к вину, а не наоборот. Именно во время этого разговора я невозмутимо поблагодарил ее за то, что она устроила мне это приглашение от мсье Берри.

– Не выдумывай глупостей, Гассан, – сказала она, доливая нам кофе из того же лиможского кофейника, который я помнил со времен ученичества. – Мне и без того есть чем заняться, буду я еще звонить ради тебя каким-то дальним родственникам. Кроме того, эту свою кузину я не видела тридцать лет – она мне никогда не нравилась. Та ветвь семьи, она из Парижа, понимаешь, и они всегда считали себя выше тех, кто, как мы, оставался в долине Луары. Так с какой стати мне просить у нее одолжения? Да я бы умерла. Так что эту твою чепуху я слышать больше не желаю. А теперь скажи, можешь ли ты поговорить с вашими поставщиками в Париже и найти для меня Ostrea lurida? Пока я еще жива, хочу попробовать этих американских устриц. У меня в голове не укладывается, как некоторые французские гурманы могут считать их лучше наших, из Бретани.

Я вернулся в «Гаврош», усердно трудился, и через пять лет после прибытия в Париж мне представилась еще одна возможность. Это был большой шаг вверх по карьерной лестнице, сопряженный со множеством новых обязанностей. В «Гавроше» повышения для меня не предвиделось еще на много лет вперед, поэтому я подал заявление об увольнении по собственному желанию и стал шеф-поваром в «Ла белль Клюни», маленьком элегантном ресторанчике в седьмом округе, где я провел в общей сложности четыре года.

Я был очень рад работать рядом с седым Марком Россье, пожилым шеф-поваром, который, мягко говоря, был человеком своеобразным. Россье заставлял нас одеваться вместо традиционного белого во все черное, вплоть до сабо, ходил по кухне в просторных черных штанах, заправленных в носки, как голландский пират XVII века, и весь день распевал хриплым голосом песни, выученные им в молодости во французском флоте. Но именно эта эксцентричность и превращала работу под его началом в такое удовольствие. Он любил, чтобы было весело и увлекательно.

Он, например, с большим вниманием и интересом относился ко всему новому, несмотря на свой солидный возраст, не в пример большинству прочих владельцев ресторанов. Это означало, что мне, его правой руке, предоставлялся большой простор для собственных экспериментов вроде жаркого из козленка с лимонами, зашитыми в брюхо. Эта свобода творчества принесла свои плоды, как я полагаю, и через два года после моего поступления «Ла белль Клюни» удостоили второй звезды «Мишлен».

Приятная и приносившая мне большое удовлетворение работа в «Ла белль Клюни» раздразнила мой аппетит, и в возрасте тридцати лет я вернулся в Люмьер, чтобы серьезно поговорить с папой. Я ужасно хотел открыть ресторан, чтобы наконец стать хозяином в собственном заведении, но мне нужны были деньги. Во мне горело честолюбие Хаджи. Я сел в кресло напротив папиного письменного стола в старом особняке Дюфура и изложил свое дело. Не успел я лихорадочно проговорить и пяти минут, разложив у него на столе инвестиционные проекты и росписи доходов и расходов, как папа воздел руки.

– Стоп! Боже мой! У меня от тебя голова трещит.

Документы с анализом рентабельности инвестиций – с ними папа никогда не работал. Главным для него было чутье.

– Конечно, я тебе помогу. А ты как думал? – спросил он резко. Папа вынул из ящика толстую пачку бумаг. – Я долго этого ждал, – сказал он, открывая папку. – Я не какая-нибудь сонная тетеря, которая целый день чешет пятки. Правда? Я давно попросил адвокатов и банкиров все устроить. Я обо всем позаботился. Каждый из детей получает одну седьмую фамильного капитала. Ты получишь свою долю сейчас. Зачем ждать, пока я умру, а? Я бы с гораздо большей радостью посмотрел на то, как ты заведешь свое дело, порадуешься, а я смогу тобой гордиться… Но пожалуйста, не присылай мне этих компьютерных распечаток. Терпеть их не могу. Бухгалтерией всегда занималась твоя мать.

Я несколько раз моргнул, пытаясь скрыть свои чувства.

– Спасибо, папа.

Он махнул рукой.

– Теперь. Я волнуюсь вот о чем. На твою долю приходится примерно восемьсот тысяч евро. Этого хватит?