Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

Менее значимым, но также существенным оказалось влияние внешнего фактора: давление правительства США, побуждаемого христианскими кругами в Америке защитить гонимую Русскую Церковь. Ведь на трехсторонних англо-американо-советских переговорах, проходивших в Москве с 28 сентября по 1 октября 1941 года, А. Гарриман специально спросил Сталина о реализации принципа свободы совести в Советской России. Вождь сослался на соответствующую статью в Конституции. А. Гарриман все понял и сообщал Ф. Рузвельту: «У меня создалось впечатление, что Советы хотят ограничиться словесными обещаниями и некоторыми примерами, которые могли бы создать иллюзию смягчения их позиции, на самом деле практически ничего не меняя в своей нынешней политике» (цит. по: 29, с. 546–547). Но это не беспокоило Белый дом, американская помощь по ленд-лизу[4]

потекла в СССР без каких бы то ни было условий.

Наконец, скажем и о таком субъективном факторе, как личность И. В. Сталина, всевластного правителя СССР, вершителя судеб народов и людей. Думается, что в данном случае не стоит обольщаться видимой сентиментальностью диктатора. Конечно, ему были дороги воспоминания детства о годах в тифлисской семинарии, о добром инспекторе иеромонахе (впоследствии схиархиепископе) Димитрии (Абашидзе), которого в годы гражданской войны Сталин спас от расправы в застенках киевского ЧК. Но все это не могло подвигнуть жестокого и крайне прагматичного правителя к изменению государственной политики. Вспомним, что без его санкции не могли быть разрушены ни храм Христа Спасителя в 1931 году, ни кремлевский собор Спаса-на-Бору в 1933 году, ни проводиться массовые расстрелы священнослужителей и верующих в 1937–1938 годах. По данным Московского Патриархата, к 1941 году за веру было репрессировано 350 тысяч человек, в том числе не менее 140 тысяч священнослужителей (в одном 1937 году было арестовано 150 тысяч человек, из которых 80 тысяч расстреляно). В Московской Патриархии осталось 4 правящих архиерея и около 10 архиереев находились на покое (206, с. 127, 131). В результате двух десятилетий жесточайших гонений и открытого террора Русская Православная Церковь была практически разгромлена. Могло ли это происходить без участия фактического правителя России? Иное дело то, что с позиций коммуниста-интерна-ционалиста Сталин постепенно перешел на позиции национально-государственные. И только.

Представляется, что его побуждения к пересмотру характера церковно-государственных отношений были весьма прагматическими. Во-первых, желание завершить свое идейное противоборство с уже убитым в 1940 году Л.Д. Троцким, ставшим олицетворением идеи мировой коммунистической революции. Напомним, что долгие годы Советская власть боролась с Русской Церковью – и боролась успешно – по плану, составленному Троцким в 1922 году и предусматривавшему ослабление Церкви путем ее раздробления на враждующие группировки (см. 19, кн. 1, с. 181). После устранения своего единственного политического соперника и отказа от идеи «мировой революции», роспуска Коминтерна и Союза воинствующих безбожников, Сталин попытался завершить формирование нового государственного организма под названием СССР на иных идеологических основах. В 1936 году Сталин отверг запрет на отправление религиозных культов и заявил, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти»; в отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин 10 марта 1939 года в качестве важной задачи партии назвал «развитие и культивирование» советского патриотизма (165, с. 592).

Означало ли это изменение характера режима? Нет. В изменившихся после 1917 года внутренних и внешних условиях вождь решил отказаться лишь от «рудиментов» революционности. Присущие ему традиционный склад мышления и непомерное честолюбие наряду с учетом объективных закономерностей общественного развития России привели его к идее о «советской империи», единовластным правителем которой он, естественно, видел себя. А поскольку всякая земная власть нуждается в санкционировании высшей силой, Сталину оказалась необходимой санкция Русской Церкви, видевшейся ему элементом его «советской империи».