Путь к сердцу. Баал

– Зато сиськи есть. Я б ей вдул, до-о-о-олго бы вдувал…

У того, кто это прорычал, уже стоял – Алька видела, как под углом в девяносто градусов стоит край его грязной, сшитой из шкуры юбки, – разве что «головня» не видна.

Мама, ты этого хотела? Такой судьбы для меня?

Противно, страшно, холодно, а она одна. Что делать, как выбираться, куда идти?

Одно понятно наверняка: стоять и ждать, что «дикие» уйдут сами, бессмысленно – нужно убираться самой. Чтобы не видеть, не слышать, чтобы оторваться, в конце концов…

Алеста развернулась и, не опасаясь нападения со спины (хотели, могли бы раньше), зашагала вглубь Равнин. А следом неслось:

– Сожрут!

– Самка, ты и часа не протянешь!

– Вернись, дура безмозглая! Вернись, пока еще не поздно…

И было в этих криках столько скрытого, но неподдельного страха, что ее морозило.

Решение выглядело простым и логичным: забраться вглубь настолько, чтобы ее не стало видно с горизонта, пройти вдоль линии границы километр или два, затем вернуться и посмотреть, не ушли ли «дикие»? Если ушли, выждать еще часок, затем вернуться на дорогу. Нет, не на дорогу, на этот раз пролеском и только им.

На деле все оказалось сложнее.

Чем дальше Алеста уходила от нормальной земли, которая, если обернуться, теперь почему-то казалась бесцветной и невероятно далекой, будто она не шаг шагнула, а в другой мир попала, тем холоднее становилось вокруг. Холоднее, пасмурнее и… страшнее. Вокруг одни камни, впереди заваленные булыжниками холмы, на горизонте кружат тяжелые тучи, а вокруг будто кто-то есть – кто-то не видимый. А впереди – что это – снег?

Тело стыло, ступни леденели, кожа покрылась пупырышками; тоненькие волоски на запястьях встали дыбом.

Забираться далеко страшно, а обернешься – фигуры все еще там, все пять. Идут вдоль границы, машут руками, что-то орут – слов уже не разобрать.

Мама, Дея… куда она попала? За что?

Алька оборачивалась, спотыкалась, брела все дальше, мерзла, оборачивалась снова. В конце концов спряталась за большим черным валуном, опустилась на корточки, прислонилась к нему спиной и принялась растирать бегущие по щекам слезы.

Ей было жаль себя.

Жаль оставленную за спиной жизнь – прозрачную и спокойную, – жаль сбитых об острые камни сапог и расцарапанных ладошек – два раза упала, – жаль всего. Почему? Почему с ней?

– Если боишься, тянешь к себе плохое…

Уйди, бабушка, уйди – не до нотаций.

А изо рта пар – так холодно, и рубашка уже не греет, а горизонта уже и не видно. Она ведь не заблудится, не сгинет в этих молчаливых просторах, где лишь зловещая тишина и воет в камнях ветер?

Ей рано погибать, ей всего двадцать, чуть-чуть за двадцать – ей еще жить и жить. Хотелось пить, но воды лишь на дне, хотелось есть, но почему-то тошнило, хотелось в тепло. А, может, назад? Все равно ведь попробует сбежать, все равно придумает, как выбраться, все равно ведь не убьют? А здесь? Здесь слишком тихо, нехорошо тихо; здесь, в этих землях, обитает что-то нездоровое, жуткое; здесь ей, одинокой девчонке, слишком страшно. И уже, кажется, выпадает из рук сделавшийся слишком тяжелым меч.

Она все-таки заблудилась. И осознала это лишь тогда, когда попыталась вернуться к границе. Вроде бы шла назад, по своим же следам (которых не видно), вроде ведь верно запомнила?

А теперь стояла на высоком пригорке, дрожала на пронизывающем ветру, обнимала себя за плечи – бледная, почти белая, – и затравленно озиралась вокруг.

«Нормальной» земли не видно, «диких» не видно – никого не видно.

Куда дальше? Позади пологий и тянущийся в бесконечную сырую туманную даль холм, слева и справа каменистая без единого куста равнина, перед глазами однообразный, унылый, состоящий лишь из угловатых спин булыжников пейзаж. В какую сторону теперь?

Куда?

Алька попыталась не поддаться подступающей все ближе панике, зашагала туда, откуда, все еще думала, она пришла, но не успела дойти до ближайшего нагромождения валунов, когда из-за них тихо выскользнула, выплыла на мягких лапах она.

Кошка.

По крайней мере, сначала глазам показалось, что это именно кошка. А уже через секунду стало ясно до вставших на затылке волос – НЕ КОШКА. Это зверь, монстр с клыкастой пастью, слишком огромный, чтобы быть домашним, слишком злой, чтобы думать, будто он не собирается ей пообедать…

И Алька рванула. Со всех ног, на предельной скорости, нелепо размахивая в такт собственным движениям мечом. Завыла от страха, метнулась сначала вбок, затем свернула, потом услышала, как ее нагоняют, и с хрипом, с ужасом ожидая взглянуть смерти в лицо, развернулась.

Она бы не убила его сама – попросту не смогла бы.

Как убить тушу, размером дважды превышающую собственное тело?

Но споткнулась. И все случилось одновременно: пружинистый прыжок хищника, рев из раззявленной пасти, собственный захлебывающийся в отчаянии крик, падение и вылетевший вперед для баланса меч. А через мгновенье шерстяное горло, случайно насаженное на лезвие, секундное удивление в глазах с вертикально вытянутыми зрачками и невероятно сильная боль в своей спине.