Путь к сердцу. Баал

Рукоять меча в окровавленных пальцах скользила, стучали зубы. Одеревенели руки, налились бетоном ступни, вновь липкими и тяжелыми сделались мысли, но поплыли в воображении воспоминания – яркие, как конфетные фантики, притягательные и уже почему-то ненастоящие. Вот Алька маленькая, стоит у надувного бассейна на стриженой лужайке, а по бликам плавают желтые пластиковые уточки.

– Хельга, помоги сестре снять одежду!

И Хельга – молодая, не старше двенадцати, – одетая в светлый купальник на завязках. Еще без очков. Волосы длинные, губы улыбаются, а в глазах нет гордыни и одновременно равнодушия. Она такой, оказывается, была – Алька забыла. А потом Савка – крохотный, пахнущий сладким молоком, с бархатной кожей, довольными любопытными глазами и мягкими, еще сморщенными ладошками – только принесли из родильного дома. Она читала ему сказки совсем маленькому – несколько дней от роду, – а бабушка – тогда она еще не жила на чердаке, – смеялась:

– Не поймет пока, Аленька. Ты попозже почитай, как подрастет…

– А я и потом почитаю. И сейчас.

Ей казалось, что лежащий в люльке маленький Савелий все прекрасно слушал и даже понимал, и не важно, что маленький.

Она не узнает, каким он стал.

Увитые вьюнком стены дома, деревянная калитка позади сада, пруд – Алька не могла понять, по чему именно она будет скучать сильнее всего.

Мертвые не скучают.

Ну, скучала сейчас, отсчитывая последние секунды собственной недолгой жизни. Она уже не сомневалась, что умрет – просто знала это – гиганты ее не отпустят, живой не выпустят; пусть бы только сразу, а не постепенно…

И уже не задавалась вопросом «за что» – им было время задаваться раньше.

Рыжая Ташка, ее заброшенный сад, красный пенал, с которым та ходила в школу. У них были схожие рюкзачки: у Ташки с розовым мишкой на перекидной застежке, у Альки со златовласой рисованной куклой – подруга завидовала и предлагала «махнуться». И махнулись. Правда, не в первый год, а через – уже в третьем классе.

А мать ее, Алесту, наверное, любила – ну, как умела. Хотела для дочери лучшего, верила, что все пойдет хорошо.

Я не держу на тебя зла, мама.

И с бабушкой ругалась зря. Какие они в жизни – приоритеты, – разве важно? Важно, когда теплые руки держат твои и кто-то любит, любит не за что-то, а просто так; когда в глазах напротив светится поддержка.

Прощаю, мама. И ты не держи зла.

И Хельга любила тоже, по крайней мере, раньше, когда не ушла с головой в работу.

Люблю тебя, сестра.

Ту, которую была. Или которой стала. Не важно.

И Савку тоже.

Ты меня помни живой, ладно?

Пусть все думают, что она у «диких» – так будет проще. Надеются, что прижилась там, что обрела подобие счастья, что нянчит на грязных коленях выводок из мальчишек. Главное, что жизнь продолжается; главное, пусть где-то там, но дышит.

А что не успела многого? Так важно ли теперь?

Лишь бы только убили сразу, лишь бы не мучили. А она заберет с собой столько, сколько сможет.

Собравшись силами, Алька сжала меч – чиркнуло о камни лезвие меча – и, опираясь битыми ладонями о камни, поднялась с земли.

(Within Temptation – Stand My Ground)

Она выходила на свой последний бой изменившаяся внутри, постаревшая, «отжившая» свое. Готовая. Разум собран, тело звенит, кровь кипит – в таком состоянии не живут: сил не хватит, – в таком воюют в самый последний раз.

Зато все именно так, как она хотела. Внутри не храбрость, но пустота, внутри темно и почти не страшно – Алька боец, настоящий боец – пусть совсем ненадолго. Зато она запомнит себя не скулящей, не молящей о пощаде, но жесткой, даже если где-то неумелой, настоящей и честной. Той самой Алькой из собственной мечты.

Глупая.

Глупая, да. Злая, грустная, улыбающаяся.

Ее уже ждали.

За короткое время они подобрались удивительно близко – затянутые в броню «нелюди» с масками на лицах, и, стоило выйти из укрытия, как она бросилась на ближайшего. Атака, удар – отбит, замах и еще удар – снова отбит легко и играючи.

Они обступали ее, как загнанную в ловушку бешеную псину, приближались, все теснее смыкали кольцо, а Алька все крутилась, все размахивала мечом, все воевала – одна против всех; жалобно и резко звенел металл. И лишь спустя какое-то время заметила, что «панцирные» не нападают. Защищаются от ее неуклюжих потуг ранить, но в бой не идут.

Играются с ней? Дразнят? Ждут кого-то?

Она на секунду остановилась, опустила руки, позволила себе отдышаться. Еще злее, чем раньше, еще собраннее, еще чернее внутри.

Точно. Ждут. Кольцо из великанов расступилось мгновением позже и пропустило вперед новую фигуру, при взгляде на которую волосы Алесты зашевелились.

Человек. Не человек. Черноволосый, лицо жесткое, а за спиной – плащ или крылья? Нет, не человек – демон, – у людей таких черных глаз не бывает. Страшный, но не внешне – внутренне, – единственный без маски – он ужасал ее куда сильнее всех прочих. Так это для него ее припасли «нелюди»? Для главаря?