Путь к сердцу. Баал

Алеста вполне могла себе представить, что сделали бы, поймай ее, «дикие», но этот? Тут логика отключалась, тут думать страшно. Такому не нужно тело, такому нужна душа – проклятый, нечеловек, настоящий зверь. Хуже Кошек, хуже плосконосых, хуже всех… Она и сама не понимала, почему едва не ударилась в панику – наверное, потому что ветер; наверное, потому что так страшно хлопают за его спиной в тишине полы черного плаща; наверное, потому что слишком бездонные без луча света глаза…

И она кинулась первая.

Ему? Живой она не достанется никогда. Никогда-никогда-никогда!

И вновь зазвенела сталь, засвистел вокруг стали воздух, пискнули от боли мышцы. Первый удар демон отбил лениво, второй не менее спокойно, от третьего, выбросив вперед руку, едва поморщился.

И этот тоже не нападает?

Алька скрипела от ярости зубами. Играет с ней, чтобы замучить позже? В груди вдруг проснулась невиданная доселе ярость – сволочь. Унижает ее на глазах у всех, наслаждается собственным превосходством, дожидается, пока все убедятся – он лучше, быстрее, сильнее. Главный здесь он.

Ну и пусть.

Рука сама потянулась к скрытому карману в штанах, и, пока меч вращался, отвлекая внимание противника на себя, Алька вытащила зазубренную на концах звездочку и резким движением метнула ее в главаря.

Не заметил! Пропустил! Так ему, так!!!

На темной ткани, прикрывающей ничем не защищенную грудь, медленно растекалось темно-красное пятно.

Попала!

Радость кончилась, когда она увидела, как меняются его глаза – как наполняются гневом, как темнеют, хотя темнее уже некуда, как от злости сжимаются челюсти…

Ну все, Бог мертвых зол, вот теперь по-настоящему зол – теперь потанцуем…

Она не ошиблась. Мгновенный выпад, и лезвие вражеского оружия просвистело так близко от лица, что Алька отшатнулась, едва не завалилась назад, кое-как ушла с линии. А после резануло по груди, а потом по ногам, и икры взвизгнули от боли, потому что подпрыгнула она в самый последний момент и резко. Потом захрипела лодыжка, потому что приземлилась она именно на нее – сломала? Ногу сковал спазменный жгут; Алеста закричала и начала оседать.

Черноволосый шагнул вперед.

Нет, она не умрет, стоя перед ним на коленях.

Встать!

А нога орет от боли, сопротивляется.

Встать!

Из пореза на груди льется кровь – на этот раз ее, горячая, родная. И почему-то скользким вдруг стал сжатый ладонью меч. Она тоже в крови? Аля не видела ее – чувствовала.

Встать! Ради матери, ради себя, ради тех, кто учил тебя бою. Встать!

Как же больно, как страшно, как холодно. А до конца жизни осталось несколько секунд. Звездочку в груди враг не простит. Кажется, она успела срезать ему несколько прядей длинных волос – не простит и их, но, главное, он не простит унижения – его, пусть несерьезно и смешно, но ранила девчонка.

Мужики не прощают девчонкам, ничего не прощают.

Она умрет. Да, умрет. Но не на коленях.

Встать!

И Алька поднялась. С рыком, с хрипом, почти с пеной у рта, потому что нога орала, нога молила о пощаде, а тело слушалось из последних сил – «помоги мне, хозяйка, вылечи».

Уже не вылечит, уже не успеет. Прости, тело.

Она стояла и пошатывалась напротив Бога мертвых, а за ее кончиной наблюдали великаны. Наблюдали молча, терпеливо – знали, что это ее последние секунды, к чему торопить? И стало вдруг все равно. Что вокруг воет ветер, что подобно крыльям колышутся за спиной врага полы черного одеяния, что в его глазах нет больше гнева – она все искупила. Уже почти.

Давай, бей, гад. Чтобы наверняка.

Стынет на ветру собственное тело, толчками вытекает из порезов кровь, капает на черные камни. Сколько камней здесь полито чьей-то кровью? Наверное, каждый. А боли уже нет, почти нет. Она где-то далеко и уходит все дальше.

Бей, гад.

Алеста взглянула в черные глаза, подбадривая. Безо всякой доброты улыбнулась.

Давай, мол, я все равно не дамся живой, так чего же…

И демон, став вдруг равнодушным и почти отрешенным, шагнул навстречу. Отвел руку назад, дождался, пока очередной порыв ветра уберет с глаз налипшую прядь, резко выбросил меч вперед.

И лезвие завибрировало от скорости, лезвие вспороло ткань тонкой рубахи, обожгло холодом кожу…

Секунда. Две. Три.

А боли нет.

Алька боялась открыть глаза, которые зажмурила в самый последний момент.

Может, люди умирают без боли? Может, уже все? Медленно и как-то безжизненно стучало в груди сердце – и толчки эхом, грохотом отдавались в собственных ушах. Еще секунда. А полы все трепещут, ветер все воет, ноздри тягают туда-сюда безжизненный и безвкусный воздух Равнин.

И она открыла глаза. Опустила голову, тяжело, почти слепо посмотрела на прошедшую между бочиной и рукой, прямо подмышкой, холодную сталь. Подняла взгляд, и, не веря себе, какое-то время созерцала поверх великанов на набухшее серое небо. Затем взглянула на демона и безмолвно, одними глазами, не чувствуя привкуса эмоций, привкуса жизни, ушедшей, казалось, с последней каплей боли, спросила «почему»?