Путь к сердцу. Баал

«И когда Бог Смерти успел выйти из машины и ввести данные? – мелькнула быстрая без вопросительного подтекста мысль. – Да он не вводил – в машине пульт, не иначе».

Вот почему автомобиль сразу пропал, не сворачивая, вот почему…

– Ты скоро? Давай уже, столько шли, не могу больше ждать!

Теперь волновалась и ерзала на месте Хлоя, а вот Алька – та самая Алька, которая торопилась, нервничала и все куда-то спешила, – вдруг замедлилась, засомневалась.

– Слушай, я введу, и что – ты, правда, пойдешь?

– Ну, конечно, пойду! Я же столько ждала!

– Не боишься?

– Это ты у нас вечно чего-то боишься.

– Лучше бы поблагодарила, – вдруг накатила какая-то детская безосновательная обида – мол, я ведь столько для тебя сделала! – Может, не увидимся больше? А ты ни разу «спасибо» не сказала.

Упрекнула и устыдилась. Хлоя ее когда-то из воды вытянула, жизнь спасла, место на Уровнях обеспечила.

– Аля, спасибо!

И в этом спасибо не было никакого «спасибо». А только «ну, пожалуйста, быстрее!»

Алька вздохнула.

Последовательность цифр она помнила наизусть. Вот только бы решить – она сама-то туда пойдет? Наверное, нет. Или только чуть-чуть, если недалеко, чтобы посмотреть, где кончается сам коридор. Ведь не длинный?…

Нажимаемые кнопки под пальцами засветились. Она касалась – они зажигались, а после гасли.

Интересно, не ошибся ли тот человек, который писал записку? И кому он ее писал, для чего? Может, был в той тайный смысл и конкретный адресат, а она…

Мысль оборвалась, потому что Хлоя, которая все это время держалась (уже в полной темноте) за стену, вдруг хрипло произнесла:

– Ее нет. Исчезла.

– Что?

Во рту моментально пересохло; записочный «доброжелатель» не наврал – код сработал.

– Стена исчезла – путь свободен!

И подруга, несмотря на высокие каблуки, с радостным криком подпрыгнула и издала длинное «У-у-у-ух!»

Пульт теперь светился равномерно, будто ждал.

Интересно, у прохода есть срок «открытости»? Должен быть, ведь не навсегда…

– Ты идешь?

Налетел откуда-то прохладный ветерок, прошелся по верхушкам растений, как по океанским волнам, заколыхал посевы; Алька поежилась.

– Идешь или нет?

В голосе теперь уже точно бывшей соседки слышалось откровенное нетерпение.

– Иду. Наверное.

– Боишься?

– Не боюсь.

Алька врала.

Она боялась, и сильно.

* * *

Гул невидимых сирен взвился спустя двадцать шагов – она считала. И только затем уже возник, будто из ниоткуда, шорох шин, машины, ослепительный свет прожекторов и они – люди в серебристом.

Сердце теперь колотилось испуганно и вяло, будто уже сдалось, таким же вялым сделалось вдруг сознание и тело.

Через проход было нельзя…

Нельзя.

Она знала, но интуицию не послушала… Какая теперь разница?

Появлению Комиссии жмурящаяся от слепящего света лучей Алька почему-то почти не удивилась.

Глава 9

Суд промелькнул перед глазами, как обрывок сна.

Кажется, суд был нереальным.

«Вход на воспрещенную территорию… Умышленный взлом системы Комиссии… Попытка совершения Перехода без разрешения…»

А вот камера была реальной.

И время в ней тянулось очень даже реальное – долгое, липкое, тягучее, какое-то бесконечное.

Не камера – кладовка: два метра до противоположной от кровати стены, еще два от входной двери до «задника». Клоповник. Чистый, почти стерильный, совершенно без мебели, если не считать жесткую лежанку и единственный, стоящий в углу стул.

Одна фраза, произнесенная холодным равнодушным голосом, звучала в Алькиной голове особенно часто – «приговаривается к покиданию Мира Уровней через дематериализацию».

Дема-те-ри-а…

Какое сложное слово – что это? Это значит, что Альку разберут на части? Перед смертью разложат на молекулы, атомы, распылят? Зачем? Не проще ли пристрелить…

Ее трясло. Она спала. Иногда, кажется, бредила – не потому что спятила, потому что боялась. Смерти. Чтобы вытолкнуть обратно в Равнины, ее должны будут убить. Когда, скоро? Какой метод используют? Сколько ждать? Может, ее посадят в страшное кресло, привяжут к нему, а по проводам пустят электрический ток? Может, повесят? Как тут принято казнить преступников?

А ведь она не преступник, она сделала по тому коридору только несколько шагов, она вообще…

Да есть ли теперь разница?

Проблема даже не смерти «теперь», а той, которая случится сразу после – настоящей. Как долго она продержится на Равнинах без оружия? Сумеет ли выйти к границе? Навряд ли. И вот тогда мать потеряет дочь по-настоящему, уже навсегда.

Время все тянулось и тянулось; в какой-то момент погас свет – ночь.

А ей было жаль себя. Не себя даже – той жизни, которую она так и не увидела: не успела толком привыкнуть, прижиться в этом мире, не успела вдохнуть, насладиться, «побыть». Так и не познакомилась ни с кем стоящим: не смеялась, не обнимаясь, не кружилась в танцах, не задыхалась от любви… Она вообще, кажется, ее – любовь – потеряла. Всю способность. Сразу и целиком.

Ночь тянулась долго. Слишком долго.