И как часто бывало раньше, сделав несколько движений, ощутив дыхание своей новой плоти, Шеф начинает понимать, какое обличье уготовано ему грезой. На сей раз он был настоящим великаном, широкоплечим и толстоногим; руки же в запястьях были столь огромны, что вздымались над золотыми браслетами, которыми были унизаны, а весили столько, что оставалось дивиться, каким образом они сохраняют подвижность.
И этот самый великан сотрясался сейчас от ужаса. Даже дышал он поспешно, порывисто — не потому, что спешил одолеть подъем, а потому, что был подгоняем страхом… В желудке же словно образовалась пустота, в которой гуляли сквозняки. И ощущения эти сами по себе служили источником страхов, ибо великан испытывал их впервые. Он не знал, что с ним происходит, он даже не знал, как это назвать. Смущая его, они не могли заставить его развернуться и пойти в обратную сторону. Ему неведомо было, как можно отказаться от раз начатого дела, не попытавшись довести его до конца. И однако свершения, подобного тому, которое ему предстояло, не знала вся его предыдущая жизнь и не будет знать вся последующая… И вот теперь он упорно крался вдоль горного потока, он держал наготове обнаженный меч, он знал, что уже недалеко то место, в котором он устроит засаду… Хотя при мысли о том, что будет он лицезреть, выскочив из этой засады, сердце его сжималось в хлипкий комочек.
Вернее же всего, ничего лицезреть он не будет. Даже он, Сигурд Сигмундссон, чье имя будут воспевать поэты до скончания веков, не сможет заглянуть в лицо того, кого возжелал повергнуть.
За поворотом одна сторона теснины вдруг исчезала; на ее месте всюду разбросаны были беспорядочные груды щебня; казалось, какому-то чудовищу в железном панцире невтерпеж было спуститься к водостоку, и оно обрушило, растерло скалу, навалившись на нее своею страшной тушей. Дойдя же до этого места, Сигурд встал в землю как вкопанный: путь ему преграждала невидимая стена неизъяснимой вони. Так смердят останки мертвецов, в течение двух недель со дня битвы пролежавшие на летнем солнцепеке. Однако эта вонь отдавала также копотью, пожарищем; кроме того, в нос било еще какой-то дрянью, так что казалось, стоит кому-то высечь искру, и сам запах обратится в пламя…
То был запах огромной змеи, дракона. Пожирателя зари, что обращает в тлен все живое, прыская в него своим ядом. Злобное чудовище, ползающее по земле на брюхе. Безногое…