Истошно вопя, Шеф скатился с ложа на землю. Первым делом он увидел глаза — три пары внимательных, удивленных, преданных глаз. И нашлись среди них те, в которых мелькнула искра понимания.
— Ты что-то… видел? — спросил Ингульф многозначительно.
Шеф запустил руку в слипшиеся от пота волосы.
— Я видел Ивара. Бескостного. Я видел его оборотную сторону.
Слишком самолюбивые для того, чтобы явно выказать свою тревогу и беспокойство, воины наблюдали за Иваром исподтишка, уголком глаза, однако ежеминутно спрашивали себя, на кого он обратит уже клокотавшую в его груди ярость.
Даже головорезы, прошедшие с ним огонь и воду, даже доверенные лица его братьев в одну минуту могли быть брошены на съедение псам. Сам Ивар замер в резном кресле, доставшемся ему из обоза короля Бургреда, судорожно сжимая в правой руке кубок с элем, который он время от времени макал в огромную королевскую бадью, и наверчивал на левую руку золотую диадему, что еще совсем недавно украшала голову мерсийского монарха. Сама же голова, нанизанная на пику, стала лишь одним из украшений весьма своеобразного частокола, которым викинги решили обнести лагерь своих врагов. Оттого-то и не находило себе покоя Иварово сердце. Судьба опять провела Рагнарссона.
— Конечно, плохо, что так получилось, — говорил ему верный Хамаль. — Мы хотели взять его живьем, как ты потребовал… Но он дрался как поднятый из берлоги медведь. Сначала отбивался сидя на лошади, потом уже стоя на ногах. Да мы и такого живым бы взяли, но он вдруг за что-то зацепился, полетел вперед головой и нарвался прямо на меч…
— И чей же это был меч? — мирно осведомился Ивар.
— Мой, — сказал Хамаль, и сказал неправду. Если бы он назвал имя мальчишки, который проткнул Бургреду брюхо, Ивар бы немедля выместил на том бушевавшую в нем злобу. У самого Хамаля была надежда выжить, на которую он не слишком уповал — даже принимая во внимание все его прежние заслуги. Однако Ивар некоторое время молча изучал его лицо, затем бесстрастно процедил: «Лжец, и гадкий в придачу» — и заговорил о другом.