Путешественница

— Я не решался сказать тебе… А ну как ты подумала бы, что у меня дети повсюду, где я ночую? Или что Брианна, которой я никогда не видел, не так любима мной, как Уилли… Да, я не видел ее, но от этого люблю не меньше, а может, и больше.

Он посмотрел на меня в упор и громко спросил:

— Ты не держишь на меня зла?

— Я… — Собравшись с духом, я все-таки спросила: — Скажи, Джейми, ты любил мать этого мальчика?

Он не стал прятать глаз, но, видимо, опечалился.

— Нет, Клэр, нет… Она заставила меня спать с ней, я же не желал ее, но и не знал, как остановить. А потом она умерла.

Джейми закрыл глаза от боли.

— Видит бог, я не желал ее смерти, но я убил ее, и убил не любя, так, шутки ради.

Я провела рукой по его щеке. Он накрыл мою ладонь своей и крепче прижал к себе. Восходящее солнце осветило геккона, сидящего на стене: он был таким же желтым, как и штукатурка.

— Каков Уилли? Можешь рассказать?

Джейми, перед внутренним взором которого представал сын, начал говорить не открывая глаз:

— Маленький упрямец. Избалованный мальчишка, барчук. У него были ужасные манеры в детстве, он шумел и никогда не сдерживался, если хотел сделать какую-то пакость. Но он красивый. И сильный, сорванец.

Джейми заговорил тише, и я вторила ему:

— И он твой сын.

— Да, и он мой сын. — Он прижал мою руку с такой силой, что я ощутила, как в кожу впиваются колючие щетинки. Джейми не скрывал слез, отражавших рассветное солнце.

— Верь мне, — попросила я.

Он кивнул, не выпуская моей руки.

— Я верю. Но боюсь огорчить тебя. Потому молчал. Не мог подобрать слова, чтобы рассказать тебе о Джиниве, об Уилли, о Джоне. А о Джоне ты знаешь?

— Да, он сам мне рассказал сегодня.

Джейми удивился, но расслабленно кивнул. Напряжение, с которым он задавал этот вопрос, исчезло.

— Я не знал, просто не представлял. Тем более что ты хотела покинуть меня, когда узнала о Лаогере. Но ведь есть разница. А я боялся, что ты не поймешь.

— В чем же состоит разница?

— В том, что Джинива хотела меня, но только мое тело. Лаогера хотела носить мое имя и жить благодаря моим заработкам, ведь ей нужно было кормить детей.

Он прекратил рассматривать геккона и обернулся ко мне.

— Джон… — последовало пожатие плечами. — Он хотел другого, но понимал, что я не смогу дать ему это, потому не настаивал. Теперь, когда ты знаешь все, веришь ли ты мне, что я всегда любил и люблю только тебя?

Я почувствовала почти физически, как между нами встает этот жестокий вопрос, вопрос, от которого, быть может, зависит наша дальнейшая судьба.

— Что ж, раз ты спрашиваешь… Верю.

— Но почему? Почему ты так уверена, что я больше не обману тебя?

— Да потому, Джейми Фрэзер, что ты честный человек, вот и все. И потому что я люблю тебя, храни тебя Господь.

К горлу подступали слезы, и я едва расслышала его шепот:

— Ты. Ты и только ты. Тебе хочу поклоняться и тебе хочу служить, отдать всего себя, тело и руки, имя и душу. Ибо ты веришь мне и любишь меня.

Я тронула его ладонью и уверенно сказала:

— Ты больше не один. И никогда не будешь одинок.

Джейми взял мое лицо в свои нежные руки.

— Я клянусь тебе в этом. Когда я выходила за тебя, я просто говорила нужные слова, но теперь клянусь от чистого сердца.

Схватив ладонями его кисть, я отыскала на ней биение пульса и прижала свое запястье к его запястью. Его пульс был моим пульсом, биение моего сердца — биением его.

— Кровь от крови моей…

— Плоть от плоти моей… — хрипло закончил Джейми.

Договорив слова клятвы, он встал передо мной на колени и, к моему удивлению, проделал то, что делают горцы, когда приносят клятву вождю, — вложил свои сложенные ладони в мои.

— Душу свою вручаю тебе, — наклонил он голову, коснувшись ею рук.

— Пока жизни нашей не выйдет срок, — завершила я. — Но мы еще живы и будем жить долго-долго, правда ведь?

Джейми встал с колен и отступил на шаг; я же легла на кровать и призвала его к себе, в вечный дом, где его всегда ждут и готовы любить и верить. Наше единение больше нельзя было расторгнуть.

Глава 60

Запах драгоценных камней

В Роуз-холл мы ехали по дороге, припорошенной красноватой пылью. Она тянулась вверх по склону и была достаточно извилистой, а уже за чертой города заросла и сузилась, так что приходилось пробираться гуськом по тоннелю из кедров, верхушки которых смыкались и шумели над нами, будучи на высоте сотен футов. Ноги лошадей путались в папоротниках.

Ничто не нарушало тишины, слышались только звуки птичьего пения, которыми пернатые твари обычно обмениваются между собой и сородичами. Здесь были даже змеи: лошадь Джейми, завидев что-то на дороге, остановилась как вкопанная, и мы заметили длинную тонкую змею, уползшую в подлесок. Проследить ее движение мы не смогли, потому что видимость в этих зарослях не превышала расстояния десяти футов от дороги.